Валерий Шумилов - Живой меч или Этюд о Счастье Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста

Сен-Жюст быстро окидывает глазами весь огромный зал, теперь кажущийся совсем маленьким, потому что огромная толпа забила его до отказа так, что и шагу нельзя ступить. Все коридоры, все трибуны, все скамейки заполнены жаждущей толпой. Люди свешиваются с верхней балюстрады, и дощатый настил прогибается под ними. Они все здесь: и санкюлоты и буржуа, и крайние и умеренные, и якобинцы Робеспьера, и их враги. Они пришли сюда все, потому что почувствовали – развязка близка. Пришли и все депутаты Конвента, даже те, кто целыми декадами прятались от предполагаемого ареста у своих ненадежных друзей и подозрительных знакомых.

И еще эта мертвенная тишина… Когда после обычных ежедневных рапортов председатель Колло д’Эрбуа (вон он, почти зеленый от ненависти и страха, неотрывными глазами пожирает застывшего на трибуне маленького человечка) объявил Робеспьера, трепет пробежал по скамьям, и мгновенно в зале воцарилась необыкновенная тишина. Даже санкюлоты-зрители перестали, кажется, щелкать свои семечки и жевать непременные пирожки. И только неясный гул большой толпы, теснящейся у входа, смутно доносился в зал заседаний.

Депутаты застыли в напряженном молчании. На лицах многих Сен-Жюст читал явный испуг. На Робеспьера, которого Конвент не видел сорок дней, смотрели как на выходца с того света. Никто не ожидал его появления в этом зале так скоро. Ведь только вчера было принято решение о проверке действий Неподкупного Комитетами, а сегодня он сам, не дожидаясь новых ударов врага, решил нанести собственный удар, – и вот враги уже трепещут, ибо всем становится ясно, что не мог Робеспьер подготовить свою защитительную речь за одну ночь. Его появление на трибуне означает лишь, что он сам давно планировал нападение, и если это так, то кто может усомниться в победе этого страшного человека, столь долго заставлявшего трепетать всю Францию?

Но все зависит от того, что скажет Робеспьер…

Но нет, – и друзья и враги заблуждаются, – от этого уже ничего не зависит, поправляет себя Сен-Жюст. Сам он мало верил в победу в Конвенте. И, видимо, в нее плохо верил и сам Робеспьер, потому что трудно было начать свою, возможно, последнюю речь в Собрании более неудачно, чем это сделал он. Обвинение в начале выступления, прозвучавшее в словах оратора и рикошетом ударившее по нему самому (как и поняли депутаты!), нисколько не изменили последующие пассажи на общие темы о торжестве революции. Это были ничего не значащие в данной обстановке слова…

– Французская революция первая была основана на теории прав человечества и на принципах справедливости. Другие революции были вызваны лишь честолюбием; наша революция, обязанная своим происхождением справедливости, может покоиться только на ней. Республика, незаметно созданная силой вещей и борьбой друзей свободы против постоянно возрождающихся заговоров, проскользнула, так сказать, сквозь все клики; но она оказалась окруженной их организованной силой со всеми средствами влияния в их руках… Чтобы сохранить преимущества своего положения, клики и их агенты вынуждены были прикрываться формой республики… Они не боролись с нашими принципами, они извратили их; они не проклинали нашу революцию, они пытались опозорить ее под предлогом служения ей. Они произносили громовые речи против тиранов и плели заговоры во имя тиранов; они восхваляли республику и клеветали на республиканцев…

Сен-Жюст больше не смотрит на Робеспьера. Он прикрывает глаза и теперь только слышит его голос – монотонный, сухой, лишенный каких-либо эмоций…

– На чем же основана эта гнусная система террора и клеветы? Кому мы должны быть страшны – друзьям или недругам республики? Кому надлежит бояться нас – тиранам и мошенникам или же честным гражданам и патриотам? Мы страшны патриотам? Мы, кто вырвали их из рук всех клик, составлявших против них заговоры!… Разве это мы бросили в тюрьмы патриотов и внесли ужас в сердца людей всех состояний? Это сделали чудовища, которых мы обвинили…

Нет, его определенно несет не туда. Жаль, что Максимилиан не дал Сен-Жюсту просмотреть свою речь до вынесения ее в Конвент. Что он сейчас говорит? – «Не знает», на чем основана система террора, созданного правительством и возглавляемого Робеспьером же? Нас называют «тиранами» и нас же должны бояться какие-то тираны? И почему он говорит о «патриотах в тюрьмах»? Там нет патриотов, а если они туда бы попали, то каким образом?… А впрочем, стоп! – вот это интересно…