Валерий Шумилов - Живой меч или Этюд о Счастье Жизнь и смерть гражданина Сен-Жюста

– Услышишь завтра.

– Но это неразумно. Не лучше ли все-таки воспользоваться предоставленной нам отсрочкой и подготовить через Коммуну выступление секций на случай, если твой доклад не пройдет?… Что касается меня, я бы вообще отказался от выступлений в Конвенте.

– Да? – без всякого выражения спросил Робеспьер.

– Слишком поздно, – повторил Сен-Жюст недавние слова Робеспьера и, видя, что Неподкупный молчит, уже приняв окончательное решение, твердо сказал: – Максимилиан, я должен знать текст твоей речи. Ведь следующий доклад – мой.

– Да, и ты назовешь в нем имена заговорщиков. Но не в этот день – на следующий.

– Но ведь это – битва вслепую. Мой доклад совсем о другом. А если мне необходимо выступить послезавтра, то у меня уже почти не остается времени на подготовку новой речи. Максимилиан, ты должен показать мне текст. Как мы всегда делали…

Робеспьер задумчиво посмотрел на Сен-Жюста и с каким-то мрачно-загадочным выражением лица покачал головой. Антуан чувствовал, как к нему подступает отчаяние, и он опять почти выкрикнул:

– Мы не можем, мы ни за что не можем пойти на открытое противостояние со всем Национальным собранием! Максимилиан! Максимилиан, разреши мне действовать! Скажи свое Слово - только не в Конвенте – в Коммуне, в секциях, на улице!

– Слово? – Робеспьер на мгновение, казалось, заколебался. – Ну и что бы ты сделал на моем месте?

– Ударил первым!

– Как?

– Немедленно, сейчас или завтра ночью, но лучше сегодня, надо послать отряды Анрио арестовать на дому членов обоих правительственных Комитетов. Если кто-то из них этой ночью будет во Дворце Равенства – арестовать их прямо на заседании. Приказ об аресте издать на бланке Комитета общественного спасения за твоей подписью

с приложением приказа Коммуны. Одновременно произвести аресты всех депутатов-заговорщиков в их же постелях, и в первую очередь – Фуше, Тальена, Барраса, Фрерона, Лекуантра, Лежандра, Мерлена из Тионвиля, обоих Бурдонов! Многие не ночуют дома – ждут развязки! – что ж! – они не знают, что некоторые адреса все равно нам известны через наших агентов. И еще: перед утренним заседанием окружить Конвент батальонами парижских канониров и арестовывать при входе всех тех депутатов, кого не удастся схватить ночью. Арестовать Фукье-Тенвиля… – заметив, что Робеспьер пытается слабо возразить, Сен-Жюст остановил его движением руки: – Послушай же! Большинство депутатов против нас, но Коммуна полностью у нас в руках. Так же как и якобинцы. И вся парижская администрация… Но вот народ… Он полностью дезориентирован. Мы оттолкнули от себя секции, и неизвестно, на чьей стороне выступит Национальная гвардия, если дойдет до конфликта. Ведь Конвент в глазах большинства все еще высшая правительственная инстанция. Он, а не парижские магистратуры… Во что бы то ни стало надо избежать открытого противостояния, устранив заранее главарей заговора. Что бы там ни было, народ по привычке поддержит Коммуну, Конвент – нас, и Республика будет спасена!

– Ты хочешь гражданской войны?

– Она и не прекращалась!

– А армия?

– Сто жирондистов были изгнаны из Конвента, когда Коммуна вмешалась в наши дела год назад, ты же помнишь! И где теперь все эти восставшие департаменты, поддержавшие мятежных депутатов? Армия не пойдет на Париж! Ни за нас, ни против нас… К тому же у нас есть и верные генералы: Пишегрю, Журдан, Бонапарт. Так что…

Робеспьер покачал головой:

– Нет… Нет! Мы не исчерпали еще возможности действовать конституционным путем. Если они выступят первыми, тогда, конечно, мы вынуждены будем ответить им. Но только в стенах Конвента. Мое Слово неизменно брало верх над заговорщиками.

– Веришь ли ты сам в это, Максимилиан?

Робеспьер молчал.

– И о каких конституционных путях ты говоришь? Мы же сами с тобой отменили конституцию Республики, а сложившаяся силою вещей «революционная конституция» работает на тех, кто стоит у кормила. Сейчас большинство «стоящих у кормила» – наши враги. Да, депутаты – представители народа. Мы не можем разогнать Собрание, не рискуя войти в конфликт со всем сувереном. Но мы можем превратить Конвент в послушное орудие, а потом и переизбрать его… как того хотим мы… Ты же видишь, больше никого не осталось, кроме нас с тобой, кто способен довести революцию до конца.

Робеспьер молчал.

– Максимилиан?

Робеспьер молчал.

«Он просто боится, – устало подумал Сен-Жюст, не дождавшись ответа. – Боится из фактического лидера правительства превратиться в мятежника, поднявшегося против законной власти. Или нет, дело не только в этом. Робеспьер никогда не выступал открыто даже против правительства Людовика: ни во время похода женщин на Версаль, ни на Марсовом поле, ни 10 августа. Ни даже против жирондистов. Он всегда шел с кем-то… или за кем-то… Но теперь нет ни Мирабо, ни Лафайета, ни Марата, ни Демулена, ни Дантона, ни Эбера. Он остался один. И это хорошо. Потому что с ним есть я. Но что толку? Робеспьер не пойдет с пистолетом впереди вооруженных колонн. И можно ли его за это осуждать – на это способны далеко не все. А за мной… за мной без Робеспьера Париж не пойдет… Сказать ему о том, что теперь он мешает мне, что он губит не только себя и меня, но и Республику? Нет…»