Е Ефимов - Два года из жизни Андрея Ромашова

— Ну! — раскрыл он дверь. — Надумали, граждане?

— Разрешите, товарищ чекист, — подался вперед высокий худой помощник в засаленной потрепанной железнодорожной шинельке. — Я слыхал… Ну, знаю… В общем… я это сказал им насчет хлеба…

— Кому им?

— Да этим — ну, бандитам. Приходили тут двое ко мне домой ночью несколько раз, убить грозились. А у меня жена, детей трое. Они и их обещали порешить в случае чего. Вот я и… Струсил, в общем, и сказал, в какие вагоны хлеб погрузили и какая там охрана.

— А хлеб-то, хлеб куда они дели, увезли?

— Не-ет, они его спрятали там, в овражке.

— Пошли!

Хлеб оказался спрятанным в старой землянке, вырытой в откосе глубокой выемки невдалеке от тупика, где стояли вагоны. Подъехать на телеге туда было невозможно, и Андрей оставил там до утра усиленную охрану. А через несколько часов приехавший на дрезине Никита Золотухин с удивлением смотрел, как предводительствуемые возбужденным, раскрасневшимся Андреем рабочие и красноармейцы в сером сумраке осеннего утра карабкались по крутому откосу с тугими мешками на плечах и сваливали их в вагоны.

— Как нашел? — коротко спросил Никита подбежавшего Андрея и, выслушав его сбивчивый рассказ, заключил: — Ну что ж, за инициативу хвалю. — Он сунул руку за пазуху: — Вот тебе за это часы, мои фамильные. Будешь теперь точно время знать.

Перед самым носом Андрея на короткой толстой цепочке болтались большие карманные серебряные часы с крышкой — заветная мечта каждого подростка в городе. Часы! Но ведь они Никитины, семейные. Нет, нет!

— Бери и не смей отказываться, — продолжал Золотухин. — Это тебе награда за первую твою удачную операцию. Ясно? Ну а за самоуправство тебя наказать следует. Ведь говорил я тебе перед отъездом: расстрелом грозить нельзя! Говорил. А ты что?.. Как приедем, доложу рапортом Лесову свое мнение и попрошу дать тебе несколько суток губы. Это для того, чтобы ты лучше запомнил главные правила работы чекиста. Ясно?

…Так и отсидел тогда Андрей на гарнизонной гауптвахте пять суток. Об этом-то напомнил ему сегодня Никита. Да, Золотухин, конечно, прав. Как всегда! Сорвался с этой старухой. Нет, видно, не подходит он для следственной работы — не хватает у него выдержки, нервы не те.

— Ладно, не унывай, — похлопал его по плечу Золотухин. — Бывает, и я тоже не выдерживаю. Так ведь кто об этом скажет, если не мы сами. Эх, Андрюха, учиться нам еще и учиться, чтобы стать настоящими чекистами. Лесов как-то на партсобрании про Дзержинского говорил нам. Какой человек! Выдержка железная, смелость. А знаний сколько!.. Вот кончится война, пойду учиться в университет — юристом стать хочу. А ты?

— Я бы, знаешь, в театр пошел. На актера учиться. Очень я театр люблю.

— Ну, это и сейчас можно. Комсомольцы что-то там шумят насчет театра рабочей молодежи. Я не вникал, но узнать можно. А кстати, как твои комсомольские дела?

— Скоро рассматривать должны мое заявление. Мне Губарев говорил, что тогда позовут на заседание городской ячейки КСМ.

— Поторопить бы их. С тобой у нас, в ЧК, уже три комсомольца будет, ячейку создадим…

В большой комнате бывшего особняка известного в городе владельца фотографии Петрова собралась невиданная здесь в довоенные времена публика. В синем махорочном дыму толпились и сидели на разнокалиберных стульях и табуретках парни в обмотках, валенках, растоптанных сапогах, в кожанках, шинелях, в гимназической форме, коротко остриженные девушки в красных косынках, гимнастерках и телогрейках. Андрей с трудом протолкался в угол и уселся на подлокотник огромного дивана.

— Здравствуй, Андрюша. И ты здесь?

Андрей оглянулся. Оля Капустина, невысокая, сероглазая девушка, подруга Гены Смышляева, его товарища, ушедшего на фронт.

— Здравствуй. Тебя сегодня тоже в комсомол принимают?

— Нет, я уже три месяца как комсомолка. Нас насчет ТРАМа позвали. Не знаешь? Это театр рабочей молодежи. Мы его организуем. Приходи к нам, ты же когда-то даже в Булычевском театре выступал.

— Ну уж выступал! Один раз, случайно…

— И режиссер у нас есть, из самарского театра. Старцев Евгений Александрович. Знаешь?

— Да нет, откуда…

Вот бы в этот театр попасть! Мечта… Андрей вспомнил, как летом на Венце рыжий представился ему режиссером. Откуда он узнал о его любви к театру? Да нет, сейчас не до театров — мировую революцию делать надо.

Послушай, Андрей, а где Наташа Широкова? Ты ведь с ней дружил.

Андрей слегка смутился: оказывается, знают, что он дружил с Наташей. Он поднял глаза на девушку: