Андрэ Шварц-Барт - Последний из праведников

Солнце снова завертелось вокруг своей оси, набирая скорость. Сверкающие искры летели от этого колеса и разноцветными песчинками уносились в небо. А еще вокруг колеса вились золотистые волосы. Эрни поднял штаны. Зверь рычал у него в груди так громко, словно хотел своим ревом немедленно убить Эрни, который мысленно все еще кусал юных гитлеровцев. И тогда Эрни понял, что познал ненависть.

Дойдя до моста через Шлоссе, Эрни оглянулся: он был один.

Горбатый каменный мостик переходил на другой берег Шлоссе, добродушно, как старый крестьянин. Борода из цветущего плюща спускалась до самой воды. Иногда они с Ильзой стояли здесь, опершись на каменные перила, и наблюдали за нескончаемым течением воды и времени. Плыли по этому течению лини и караси, и Ильза высказывала предположение, что все рыбы уходят в море, иначе куда им деваться? Эрни не возражал, хотя и знал, что редкие сорта рыб, такие, как уклейка, например, остаются как раз на границе пресных и соленых вод.

Сегодня Шлоссе казалась застывшей в своем русле, а вода — прозрачной и пустой, как воздух.

Мальчик свернул с моста на тропинку, которая спускалась слева от парапета и бежала среди ежевики, крапивы и желтых цветов, росших в тени камышей. На средине склона тропинка огибала знаменитую скалу Вотана — германского бога войны, бури, вельмож и королей. Скала выступала из реки на протяжении метров четырех. Раньше, во времена республики, каждое лето по вечерам с нее ныряли рабочие. Скала казалась поднявшимся в этом месте дном, и трудно было поверить, что это просто огромный камень. Можно было еще вообразить, что это срубленный у подножья гранитный дуб, который продолжает жить и без кроны, такие у него мощные корни. Но господин Кремер уверял, что предки язычников принесли сюда эту каменную глыбу с гор, уже на месте отесали ее и она служила им столом, на котором они отрубали головы животным и людям. Кровь стекала к Шлоссе, и река уносила ее к Таунусу, куда в Вальпургиеву ночь приходили ведьмы из Брокена и пили эту кровь. Это был стол жертвоприношений… Теперь Юные гитлеровцы и взрослые члены партии иногда по вечерам жгли на этой скале древесные стволы. Жители с Ригенштрассе больше не называли ее камнем, а уважительно говорили: «Скала Вотана». Один берлинский ученый нашел под ее мхом свастику. Газеты утверждали, что ей несколько тысяч лет, а господин Леви-отец тонко замечал, что она не старше грудного младенца.

Протянув руку, Эрни Леви осторожно дотронулся указательным пальцем до скалы, как до спящего зверя. Затем он спустился по склону и отошел метров на десять в сторону, под солнце, чтоб не оставаться в тени этого гигантского камня. У тонкой полоски прибрежного песка камыш редел. Эрни стал на одно колено и увидел, что тень от скалы переходит на воду, которая треплет ее, как кудель, и волокна застревают в извилинах берега. Прорывая коленом песок, Эрни медленно подвигался влево, пока его тень не слилась с тенью скалы. Эрни наклонился к реке. Огромная тень лежала на воде, а поверх нее лопались илистые пузыри. Эрни расстелил по воде носовой платок, который продержался на поверхности несколько секунд и начал тонуть.

Волна затуманилась. Эрни медленно выжал платок и обтер им лоб.

По краям раны от металлической линейки запеклась кровь. Эрни протер рану тоже и приложил к ней лист крапивы. Нет, боли совсем не чувствуется. Он провел пальцами по голове и, к своему удивлению, обнаружил на ней шишки. Но и они не болели. Распухший от кулака господина Геека подбородок тоже не давал себя знать. У него, значит, «пропала чувствительность», как говорят врачи. Из любопытства он укусил себе ладонь. На ней остались следы от зубов, и в одном месте выступила капелька крови. А боли — никакой, хоть любуйся на укушенную ладонь.

— Но Праведники же чувствовали боль — вдруг прошептал Эрни.

Он зачерпнул немного воды, смыл запекшуюся кровь со лба и с груди и прополоскал платок. Вода ненадолго покраснела, но тень от скалы помешала Эрни это заметить. Он встал и отряхнул с колена песок. Он решительно ничего не чувствовал.

Только спустя некоторое время впервые появилось ощущение пустоты. Эрни не хотелось возвращаться на тропинку Вотана, и он пошел прибрежной крапивой. Вот и луг. Окинув его взглядом, он спокойно и торжественно вошел в зеленое море. Местами травы доходили ему до подбородка. Чем дальше углублялся он в них, тем больше ему казалось, что зеленые волны хотят поглотить его или, по крайней мере, удержать навсегда: они вот-вот сомкнутся и преградят ему дорогу, которую он прокладывал наугад. Волны ли на него наступают, он ли погружается в них, как человек, покинувший берег, — все равно, пути назад не будет.