Вук Драшкович - Ночь генерала

– Не отклоняйтесь от обвинительного заключения! – рявкнул судья Джорджевич. – В противном… – он не докончил, так как в этот момент какой-то майор передал ему записку. Пробежав записку глазами, он ухмыльнулся и передал ее прокурору. Написано было следующее: «Пусть говорит все, что хочет, радиотрансляция будет отключена. Крцун».

– Обвиняемый, будьте любезны, ответьте на один мой вопрос, – смиренно произнес судья. – Зачем вы злоупотребляете нашей демократией? Зачем клевещете на честных людей, которые здесь отсутствуют, но избегаете разговора о ваших преступлениях?

– Я не могу говорить о том, чего не было, и не могу молчать о предательствах и преступлениях, которые были. Не мой, а ваш генерал сегодня Сулейман Филиппович, командовавший резней, устроенной усташами над сербами в Фоче и Горажде. Не я, а Тито дал усташскому полковнику Месичу чин генерала, да еще и доверил ему в сорок четвертом командовать массовыми убийствами крестьян в Поморавье. А Рукавина? И он теперь партизанский генерал. Так же, как и Велебит. Сын за Тито, отец за Павелича, а оба вместе против меня. И не я, а нынешний партизанский вождь еще в четырнадцатом году в рядах австро-венгерской армии вздергивал людей на столбы по всей Мачве. Я вовсе не выражаю этим свои антихорватские чувства, потому что у меня их нет и никогда не было. Я только хочу напомнить о предательском сотрудничестве усташей и коммунистов, тем более что вы приписываете его именно мне. В течение всей войны в моей армии было много хорватов, но никогда не было усташей. Ко мне присоединялись офицеры и солдаты, да и гражданские, которые во время апрельской войны не предали Югославию, такие, как поручик Вучкович и генерал Матия Парико мне присоединялись и католики, и мусульмане, которые не хотели участвовать ни в преступлениях усташей, ни в коммунистическом терроре. Четыре самых кровожадных усташских дивизии – Вражья, Тигр, Кинжал и Голубая – были сформированы немцами. Мне неизвестно, воевали ли когда-нибудь партизаны против них, но зато хорошо известно, что эти усташские формирования часто участвовали и с немцами, и с партизанами в боях против меня. Все детали об их совместных наступлениях на мою территории прокурору известны. Они содержатся в моем военном архиве.

– Выдумки, – махнул рукой прокурор. – Прозрачный маневр, которым вы пытаетесь прикрыть свое сотрудничество с оккупантами.

– Еще в марте сорок третьего почти вся партизанская верхушка, за исключением Тито, прибыла в Загреб и заключила с немцами и усташами пакт о взаимном ненападении и о совместных действиях против моих вооруженных сил. За это соглашение мои войска и мой народ заплатили кровью. Но тем не менее, мне никогда не пришло бы в голову обратиться за помощью к немцам для того, чтобы рассчитаться с партизанами. Хотя такая помощь мне часто предлагалась. Я понимал, что целью оккупантов было ослабить и уничтожить оба партизанских движения, прежде всего, однако, то, которое возглавлял я, потому что мы были более многочисленны и представляли для немцев гораздо большую опасность. И в семье, и в армии меня учили не верить немцам даже в том случае, когда они приходят не с бомбами, а с подарками. То чувство, которое было у меня к ним в Первую войну, я сохранил и во Вторую, независимо от того, шла ли речь о генералах кайзера или Гитлера. И если я узнавал, что некоторые командиры, прикрываясь моим именем, пытались взять себе в союзники против партизан немцев или итальянцев, то беспощадно наказывал их. В этом вопросе мы никогда не находили взаимопонимания, и я никогда не смотрел на это сквозь пальцы. Я избегал любых столкновений с оккупантами только тогда, когда они были заранее обречены на неудачу или сулили месть гражданскому населению. Моей стратегией была стратегия молниеносного и общего удара по всем гарнизонам и частям неприятеля. Разумеется, постоянно были стычки с немцами, и мы наносили им больший ущерб, чем кто бы то ни было во всей оккупированной Европе. Присутствия партизан они и не ощущали. Во время битвы при Эль-Аламейне, в Северной Африке, мои вооруженные силы на протяжении нескольких месяцев контролировали железную дорогу Белград – Ниш – Скопье – Салоники и тем самым преградили путь десяткам тысяч гитлеровцев, которые не смогли прийти на помощь Роммелю. Но Сербии это обошлось очень дорого. Более ста пятидесяти тысяч сербов расстались с жизнью как на полях боев, так и в результате немецких репрессий. В одних только лагерях на Банице и в Яйницах погибли десятки тысяч человек. Союзное командование направляло воззвания патриотам Европы не предпринимать поспешных действий, беречь жизни и ждать решающего призыва к решающему бою. Одновременно от меня требовали не сдерживаться и не щадить сербских жизней. Я старался сберечь детей и крестьян Сербии, я щадил их, насколько это было возможно, и знал наперед, что за это меня будут упрекать и англичане, и американцы, и русские. Но я никогда не жалел и не пожалею, что не заставлял безоружных людей штурмовать бункеры и бросаться под танки. Я наносил удары там и тогда, когда в этом был смысл. Если бы не партизаны, а потом не заговор Черчилля и Сталина против сербов, я бы покончил с немцами еще в сорок четвертом, а с Павеличем и того раньше. Я готовил день, когда весь Балканский полуостров должен был задрожать под ногами моих отрядов, и тогда все силы Гитлера, от Салоник до Любляны, оказались бы разбиты наголову. Это было мое…