Виктор Мануйлов - Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти

— Ты на меня не ори, подполковник, — подался к армейскому Стрелецкий. — И дулю свою мне в нос не суй! У меня приказ: всех драпающих задерживать, паникеров и трусов — в распыл. Приказ товарища Сталина двести двадцать семь читал? Всех, независимо от званий и должностей! Понял?

— Я-то понял, да ты ни черта не понял. Ты дай мне оружие и боеприпасы, чтобы было чем его бить, и я буду стоять до последнего патрона и человека! Дай мне свое оружие и катись к чертовой матери!

— Ладно, подполковник, нечего нам орать друг на друга, — сбавил тон майор Стрелецкий. — Давай отводи своих людей за линию артиллерийских позиций. Раненых в тыл, здоровых накормим, дадим патроны. Приведите себя в порядок, а там видно будет. И сам тоже давай в госпиталь. Раненых мы не задерживаем.

— Я никуда от своих не пойду: ранение у меня так — чуть зацепило. Немец вот-вот здесь будет. Дашь боеприпасы моим людям, вместе смерть принимать будем.

— Во-оздух! — понеслось вдоль линии ячеек.

Одни бросились на землю, другие кинулись подальше от дороги, бойцы заградотряда нырнули в свои ячейки.

Со стороны заката на высоте не более пятисот метров шли немецкие пикировщики, — десятка два Ю-87, — шли, надсадно воя, растопырив неубирающиеся шасси, точно коршуны с выпущенными когтистыми лапами.

— Пойдем, майор, — произнес подполковник. — Незачем нам зазря торчать здесь, как вошь на голой коленке. Не в том геройство, чтоб зазря погибнуть, а чтоб их, сволочей, побольше с собой на тот свет прихватить.

Самолеты обрабатывали позиции заградотряда минут десять. Испятнав землю вокруг ячеек и артиллерийских позиций черными язвами воронок, ушли восвояси, оставив в степи догорающие обломки одного из самолетов.

Раненых собрали, снарядили несколько оставшихся подвод и грузовик, отправили в тыл. Задерживать теперь было некого: впереди никаких войск Красной армии, судя по всему, не осталось. Около сотни красноармейцев из стрелковой бригады подполковника Латченкова влились в роты заградотряда и занялись расширением уже готовых ячеек: все-таки у них был опыт боев, который очень мог пригодиться необстрелянным заградотрядовцам.

— Ну, и где твои танки, подполковник? — язвил майор Стрелецкий, оглядывая в бинокль пустынный горизонт. — Что-то не видать.

— Увидишь еще, — заверил Латченков. — Им спешить некуда. Вон! Посмотри! — показал он вверх. — Видишь «костыль»? Высматривает. Еще не факт, что он попрет на тебя в лоб. Степь широка, дорог сколько хочешь. Нам бы по берегам рек да балок оборону держать, а нас кинули на ровное место… Стратеги, мать их вдоль и поперек!

— Наверху виднее, где держать, где не держать. Если каждый начнет со своей кочки командовать, хорошего не жди. Ты на ровном, а кто-то по-за оврагом и речкой устроился. На всех не угодишь.

— Да понимаю я, майор! — отмахнулся Латченков. — Сосед как раз вдоль речки стоял, а танки через себя пропустил. Конечно, не в одних оврагах дело, а в том, что бросают в бой народ слабо подготовленный, плохо вооруженный, а его танками, да сверху авиация; что мы опять, как в сорок первом, не успеваем латать дыры, затыкаем их, чем можем. В этом все дело.

Майор Стрелецкий промолчал, подумав, что война развязала людям языки, если даже подполковники начинают обсуждать начальство. Что уж говорить о ваньке взводном, который дальше своего носа ничего не видит. Еще он подумал, что раньше он бы этого подполковника… да за такие слова… а сегодня ему придется стоять с ним вместе на этих позициях, стоять и… ни шагу назад. Как-то оно еще получится…

Бывший капитан милиции Вениамин Атлас сидел на дне ячейки, зажав голову ладонями, мучительно пытаясь выдавить из нее непрекращающийся гул, то наплывающую, то утихающую пульсирующую боль. Бомба разорвалась рядом с ячейкой, да он еще с дуру приподнялся со дна — тут она и ахнула, и его накрыло взрывной волной. Этот удар наложился на прошлую контузию, и теперь неизвестно, сможет ли он командовать ротой. И казалось Атласу, что кое-кто непременно подумает, будто он симулирует контузию, потому что еврей, потому что на весь отряд, то есть на семьсот с лишним человек, всего два еврея: он да штабной писарь Норман, а про евреев и так нехорошо думают, что они отлынивают от фронта.

Капитан Атлас попал в отряд после госпиталя. Ранили его под Ростовом еще в прошлом году, в ноябре, когда вся ростовская милиция была мобилизована на оборону города и вместе с отрядами рабочего ополчения и остатками отступивших к Дону войск Красной армии отбивала первые атаки немцев с севера. Ранение было не таким уж тяжелым, и контузия тоже, но пока его вывезли с поля боя, пока он попал на операционный стол, успел потерять много крови, началось осложнение, лечение затянулось, ему пришлось сменить не один госпиталь, и очутился он в конце концов в Самарканде, там и долечивался. Там же и обнаружил своих соплеменников в великом множестве, молодых и здоровых, ничем особо не занятых, но имеющих броню и на него, Атласа, поглядывающих с унижающим снисхождением. Ему там даже предлагали остаться, должность предлагали, усиленный паек и жилплощадь, но предложение это он воспринял как оскорбление и решительно отказался. И осталась в его душе саднящее чувство стыда и недоумения.