Виктор Шкловский - О мастерах старинных 1714 – 1812

В том же доме котел тройной, вмазан в духовую печь, в которой огнем посредством вьюшек управлять удобно.

Идет от котла пар в цилиндр. Когда поршень поднят, наполняют паром весь цилиндр, потом пускают в цилиндр воду, и пар с холоду ежится и садится; возникает под поршнем пустота, наружный воздух вдавливает его вниз, а он за цепь бревно тащит и наперевес подымает тот поршень, что ходит в насосе, а насос сосет воду из дока.

Машину сделали англичане. Стоит она в Кронштадте скоро десять лет.

Сейчас на машину смотрят двое русских. Один – Лев Сабакин; он спокоен, руки вдоль тела держит, а голову прямо, одет чисто и не цветасто. Другой – молодой, быстрый, в пестром камзоле и зеленом кафтане, в легких пестрых штанах и русских сапогах.

Пыхтит машина. Топят ее земляным угольем, что привозят из Англии на английских кораблях; глотает машина из дока воду по сто тридцать ведер враз.

– Хороша машина, да прожорлива, – сказал младший.

– Да, господин Дмитриев, – ответил старший, – угля идет в работе несоразмерно.

– А как же вас, господин Сабакин, зовут по отчеству?

– А и не зовут. Я не из господ. Есть бояре Собакины, из них Собакина Марфа Ивану Грозному была третьей женой. Собакины тем гордятся: говорят, что они вроде как царских кровей.

– Стыда нет у людей, – сказал Дмитриев. – Так как же вас, батюшка, зовут?

– Зовут меня – господин тверской механик. Сабакиным меня зовут, а не Собакиным, как бояр. И не Иванович и не Алексеевич, – живу без «вича». Я Сабакин самый обыкновенный, из-под Старицы, что на Волге. Ну, научился по шлюзному делу, часы астрономические сделал. Про Кулибина слыхали?

– Кто же про него не слыхал!

– Так вот Иван Петрович часы мои одобряет. Смотрел еще мои часы Николай Гаврилович Курганов – тоже из простых людей, но дошел до учености. Говорит Курганов, что часы мои не хуже Гариссоновых и что нужны они весьма. А почему? В последние годы французы и англичане нашли на морях и океанах острова, по сие время прочим жителям земневодного шара совсем неизвестные, и мы, неутомимые россияне, также нашли на самом севере новые земли и множество до того неизвестных островов. Часы же мои надобны для точного определения места по солнцу.

– Большой человек Иван Петрович, только выпить любит.

– Ну что ж, живет с огорчениями… Беден, из дому унести у него вору нечего. А я живу в своем приобретенном мещанстве, со своими людьми, что тоже без «вича» ходят. Между собою, конечно, иные величаются по отчеству, а придем в магистрат – по имени. Так я уже свое отчество и не выговариваю. Так ты про махину скажи, как ее в ход пускают. Что, неужели воду ведрами носят?

– Перед пуском бак наполняют водой вручную, воду носят двадцать человек трое суток. В Барнауле у Ползунова было не так, да не переняли.

Так говорили люди у подножия машины. Балансир качался над ними, и шла по лицам людей полукруглая расщепленная тень.

Качалась, спеша, машина, сосала воду, захлебываясь и хлюпая.

Вышли двое на улицу. Тут не пахло сернистой гарью. Над головой летели утки на север.

Был вечер. Шелком лежал залив. Голубое небо сияло над головой высоко, и быстрые облака были похожи на легко взбитые купеческие подушки.

Белая ночь не давала спать людям. Кронштадт жил. По улицам ходили матросы в серых бушлатах с плисовыми воротниками, а иные и просто в зеленых шерстяных фуфайках, офицеры – в зеленых мундиpax с красными отворотами, негоцианты – в кафтанах, башмаках и чулках, купцы – в русской одежде. На галиотах, плывущих к кораблям, кто-то пел протяжную песню.

Дома Кронштадта в белой ночи стояли без теней. Черный дым поднимался столбом в небо. Там он распадался в дерево, могучее дерево вставало над Кронштадтом – дерево нового времени, дерево с огненными корнями, с дымным листом.

в которой говорят русские мастера о трудных своих делах. В этой длинной главе механик получает напутствие.

– Пойдем к Мартышке, – сказал Дмитриев.

Мартышка держал харчевню недалеко от храма Андрея Первозванного.

Мартышка сильно стар. Борода у него, по морской манере, на горле. Не то это борода, не то это баки. Будто и борода, будто и не борода, будто бы и мужик, а будто иноземец. На Мартышке желтые башмаки и красные чулки, желтые плисовые штаны и куртка на меху, который лет двадцать тому назад был лисьим, жилет полосатый; по жилету дорогая и самая модная стальная цепочка – английской, бирмингамской работы; ценой она была бы в золотую, да куплена с корабля, без пошлины.