Сьюзан Ховач - Башня у моря

Знала, что на похороны приедет много гостей, хотя в феврале погода промозглая, а Кашельмара так далеко, но я представляла себе скорбящими именно этих людей из всего огромного круга друзей и приятелей Эдварда. И уж точно я не думала, что соберутся арендаторы, чтобы выразить ему уважение, ведь он был протестантом-землевладельцем, представителем одного из самых ненавистных классов в Ирландии. Да и разве он сам долгие годы не считал себя виноватым за то, что во времена голода повернулся спиной к своему ирландскому имению?

– Однако он какое-то время не брал арендную плату, миледи, – сказал Шон Денис Джойс, а один из О’Мэлли постарше добавил:

– Ни одного выселения за все годы голода не было.

А кто-то еще дополнил картину:

– А когда голод кончился, он вернулся и дал нам новые семена, картофельные и овсяные, а плату все равно не брал, пока мы не стали собирать урожаи и снова могли платить.

– Он был великий человек, миледи, – добавил Максвелл Драммонд с мягкостью, какой я никогда от него не ожидала. – И мы все, каждый из нас, в долгу перед ним.

Их пришло несколько сот из Клонарина. Они тихо собрались на дорожке, и среди них не было ни одного пьяного, а когда гроб вынесли из дому, все шли следом за ним до самых дверей часовни, через которые вошли только мы, протестанты. Но потом у могилы, перед тем как упасть в обморок, я чувствовала толпу вокруг нас, протянувшуюся до самого леса, и напряженное, сочувственное свойство тишины, такой сдержанной, такой неирландской, нарушаемой только позвякиванием четок.

Я так удивилась, когда упала в обморок. Ведь и понятия не имела, что заболеваю, и хотя, бессонница явно не шла мне на пользу, думала, что в конечном счете усну, когда дальше без сна станет уже невозможно. Мне не приходило в голову, что я цепляюсь за сознание, чтобы до последней секунды длить мою жизнь с Эдвардом, а когда увидела, как гроб опускают в могилу, вдруг поняла: я осталась одна. Моя жизнь с ним закончилась.

И наступила темнота.

Когда пришла в себя, первыми моими словами были: «Я хочу видеть Фрэнсиса». Это меня удивило, потому что я давно научилась самостоятельности, не нуждалась ни в ком, кроме Эдварда, но, конечно, мое желание увидеть Фрэнсиса было естественным теперь, когда Эдварда не стало.

– Эдвард умер, – проговорила я. Его взволнованная семья собралась вокруг меня, и я видела его в каждом из них; он прятался за их глазами. – Но никто из вас не знал его, – сказала я. – Это было печально. Я единственная знала его, правда?

Кто-то принес нюхательную соль. Все суетились, перешептывались, но эти звуки слились в приглушенный рокот, похожий на далекий шум морского прибоя, а я теперь лежала под огромным, бескрайним небом. И вдруг он мелькнул передо мной. Я увидела его волосы, темные, лишь слегка тронутые сединой, какими они были, когда мы только познакомились, и еще увидела его голубые глаза. Я знала: он улыбается, хотя толком его улыбку и не разглядела. А потом отчетливо, чтобы не было ошибки, произнесла:

– Я никогда не смогу полюбить никого другого.

А затем небо потемнело, над головой у меня зашумело море, и я поняла, что когда приду в себя, то смогу плакать.

Плакала я долго. Мне пришлось остаться в постели, потому что я плакала слишком долго. Доктор Ивс был добр, но непреклонен. Я должна лежать с задернутыми шторами, за обедом мне можно немного куриного бульона, а каждое утро на завтрак вареное яйцо. И самое главное, мне нужен абсолютный покой, чтобы я могла спать. У меня осталось туманное впечатление, что все ходят на цыпочках и не осмеливаются говорить иначе как шепотом.

Когда я попросила, Нэнни привела детей. Маленькие бедняжки. Они только что потеряли отца и, судя по их виду, теперь опасались потерять и мать. Я так крепко обняла их, что дети пискнули, и, к сожалению, омыла их своими слезами, но они вели себя так хорошо. Дэвид даже сказал, что мои слезы очень вкусные, почти не хуже лимонада.

Другие дети Эдварда тоже были весьма добры. Маделин на время оставила свою больницу, чтобы ухаживать за мной, и, хотя Дьюнеден был вынужден вернуться в Лондон, Катерин осталась в Кашельмаре. Но больше всех поднимал мой дух Патрик. Он усердно работал вместе с Макгоуаном по делам имения, словно знал, что это лучший способ угодить мне. Он приглядывал за Томасом и Дэвидом с такой преданностью, будто то были его дети. Я больше могла не беспокоиться за них – они не останутся в небрежении, когда Патрик так заботлив.