Сьюзан Ховач: Башня у моря

– У вас нездоровый вид, – заметила она. – Пожалуйста, присядьте.

Маргарет озабоченно посмотрела на меня. Я сумел выдавить:

– Спасибо. Я не привык к жаре. В Англии… – Но больше ничего в тот момент я не мог сказать. Сел на стул против нее через столик, уставился на стоящие на знакомых черных и белых квадратиках фигуры из слоновой кости.

– Вы играете в шахматы? – поинтересовалась Маргарет. Она старательно разглядывала белую пешку. – Это партия из книги, которую Фрэнсис дал мне много лет назад. Брат прежде хорошо играл в шахматы, но теперь бросил – слишком занят зарабатыванием денег, поэтому я играю одна. Амелия говорит, что шахматы не для девушек, но я всегда считала такое представление очень глупым.

Я достаточно пришел в себя, чтобы ответить нормальным голосом:

– Как странно! Именно это утверждала и моя покойная жена.

– Ваша жена? Правда? Замечательно! А сама она играла в шахматы?

– Да. И ее тоже научил старший брат.

– Она хорошо играла?

– Иногда она позволяла мне выиграть.

Маргарет рассмеялась, и я только в этот момент вспомнил, что никогда и ни с кем не обсуждаю Элеонору.

– Хотите закончить со мной партию? – спросила она.

– Если вы не против. Да, с удовольствием. – Все воспоминания умерли, утонув в очаровательной абстракции шахмат. Я смотрел на знакомые фигуры, словно на давно потерянных друзей, и со страстью нащупывал ходы, которые когда-то отыскивались рефлекторно.

– Вы для меня слишком сильный противник! – восхищенно воскликнула Маргарет, когда был сделан последний ход.

– Напротив, это вы играете слишком хорошо, а я тугодум – давно не играл.

– А когда вы играли в последний раз?

– О, это было четырнадцать лет назад, – признался я. – В Кашельмаре.

– Ах да! В вашем ирландском имении. – Она стала заново расставлять фигуры на доске. – Четырнадцать лет – большой срок. А почему вы так точно помните, когда играли в последний раз.

Я открыл рот, чтобы дать короткий уклончивый ответ, но вдруг услышал собственный голос:

– Потому что я посетил Ирландию накануне голода. Моя жена тяжело восстанавливалась после рождения последнего ребенка, и поездка в Ирландию была первой, которую она смогла осилить по прошествии нескольких месяцев. Мы тогда привезли нашего сына Луиса в Ирландию, невзирая на то что ранее, опасаясь болезней, никогда не вывозили детей из Англии. День спустя после прибытия мы с Элеонорой в последний раз играли в шахматы, а потом Луис заболел тифом и через неделю умер.

Она смотрела на меня. Я обратил внимание на веснушки на ее переносице.

– Ему было одиннадцать лет, – добавил я.

– И ваша жена умерла вскоре после этого?

Ее вопрос поразил меня. Я ждал от нее какой-нибудь бессмысленной банальности, выражения сочувствия.

– Нет, – произнес я, помолчав. – Она прожила еще шесть лет.

– И вы больше ни разу не играли в шахматы. Почему? Она сердилась на вас? Винила вас в смерти сына?

Ее прямолинейность испугала меня, и я ответил неловко:

– Отчасти это и правда была моя вина. Напрасно я повез их обоих в Ирландию, но я думал, что перемена пойдет на пользу Элеоноре, да и Луис рос и хотел увидеть имение, которое когда-нибудь будет принадлежать ему.

– Тогда почему же она винила вас?

– Здоровье у нее уже было подорвано, а потрясение от его смерти… совсем выбило из колеи. Когда мы из Ирландии вернулись в Уорикшир, она никого не хотела видеть и вообще редко выходила из дому.

– Стала затворницей, вы хотите сказать?

– Да. С ней произошел нервный срыв, – конечно, еще одна причина нашего отчуждения, но… – У меня закрались сомнения в трезвости собственного рассудка. Я никому никогда не говорил о нашем отчуждении прежде. Видимо, сочетание жары и потрясения повлияло на меня серьезнее, чем я думал.

– И сколько лет прошло, прежде чем вы вернулись в Кашельмару?

И опять меня поразило отсутствие сочувственных банальностей.

– Четыре года. – Я оглядел комнату: у одной стены стояла китайская ширма, а на лакированном столике – ваза китайского фарфора. – Четыре года, – повторил я недоуменным голосом, словно все еще сам не мог принять чудовищность содеянного мною. – Годы голода. Я отвернулся от Кашельмары на четыре года, а когда приехал туда снова, то обнаружил, что мои земли погибли, мои оставшиеся в живых арендаторы превратились чуть ли не в животных, а вся долина выглядела не лучше, чем огромное кладбище.

Она ничего не сказала на это, но я почти забыл о ней. В ту минуту я видел трупы, лежащие на обочине, невспаханные поля и запах смерти вокруг разрушенных домов Клонарина. Помню, как зашел в церковь в поисках священника и обнаружил, что все подсвечники исчезли.