Сьюзан Ховач - Башня у моря

Мы протирали везде пыль, а горничные занимались более тяжелой работой – у них не оставалось времени для такой легкой, как уборка, и Маргарет работала с бóльшим усердием. До сих пор вижу ее: жесткие волосы убраны под чепец, на тонкой талии плотно завязан передник, очки прочно сидят на тонком носу. Она отказалась от пенсне год назад, сказав, что не видит вообще ничего, когда пенсне падает у нее с переносицы, и что уже слишком стара, чтобы из тщеславия быть слепой. Очки ее и в самом деле старили, но она по-прежнему оставалась миниатюрной, а потому выглядела моложе своих тридцати семи лет. Только ее волосы, прежде ярко-рыжие, теперь потускнели, свидетельствуя о том, что она ближе к среднему возрасту, чем могло показаться.

Но в том, как она работала тряпкой, не было и намека на средний возраст, а потому я удивилась, когда позднее в дневной детской ее энергия, казалось, начала иссякать. Я как раз вытирала пыль с лошадки-качалки Неда, когда она кинулась открывать все окна.

– Ты что делаешь? – испуганно спросила я.

День стоял прохладный, и в верхних комнатах было очень холодно.

– Разве тебе не жарко?

– Ничуть.

– Я, пожалуй, спущусь, посмотрю, готова ли новая порция супа. А потом выйду подышать свежим воздухом. Я ненадолго.

Когда она не вернулась, я отправилась на ее поиски. Но внизу ее никто не видел, на кухню она не заходила.

Я подошла к ее комнате.

– Маргарет? – окликнула я, постучав в дверь. – Маргарет, тебе лучше?

Потом я открыла дверь и ощутила запах болезни, увидела лужицу рвоты на полу.

Мы пытались привезти врача. Патрик тут же отправился в Клонарин. Но доктор Таунсенд тем самым утром умер от тифа, а Маделин осталась одна с ее больными и умирающими. Кто-то сказал, что доктор есть в Леттертурке, Патрик поспешил туда, но и этот доктор умер, и никто не знал, где найти другого. Тем временем все ирландские слуги оставили нас, кроме той, что переболела тифом, а горничную Маргарет охватил такой страх, что она отказывалась заходить в комнату своей хозяйки. Просить об этом мою горничную я тоже не могла, как не могла оставить Маргарет на попечение несчастной безграмотной служанки, оставшейся в доме.

– Но наверняка за мной может ухаживать кто-нибудь другой, – прошептала Маргарет. – Я знаю, как ты относишься к болезням.

– Меня пугали мысли о болезнях, – призналась я. – Но теперь, когда я столкнулась с одной из них лицом к лицу, я не боюсь.

– Но ты не должна подходить слишком близко.

– Дорогая моя Маргарет…

– Сара, я не хочу, чтобы ты заболела. Пожалуйста, уходи. Я ничуть не буду тебя винить. Пожалуйста!

– Нет.

– Но…

– Никогда.

Страдала она ужасно. Головные боли мучили ее невыносимо, она кричала в агонии, голова у нее кружилась, тошнота и рвота не давали покоя. На пятый день появилась сыпь, темно-красные пятна покрыли все ее тело, вызвали подкожное кровотечение.

Патрик поскакал за доктором в Голуэй, и я знала, что какое-то время его не будет.

Дни сменяли ночи, я как могла промокала губкой ее горящую кожу, часто меняла белье, как могла пыталась уложить ее поудобнее. Запаха я уже не замечала. Час за часом сидела у ее кровати и вскоре перестала видеть все остальное – только ее. Иногда вспоминала моих детей и благодарила Бога за то, что они в безопасности, но уже не задумывалась о том, умру я сама или нет. Смирилась с тем, что этот выбор не зависит от меня. Я каждый день проживала в кошмаре и потому уже не думала ни о чем, только сжимала руку Маргарет, словно могла удержать ее от падения в тот мрак, которого сама страшилась всю жизнь.

Горничная Маргарет заболела, но выжила. Меня потом это все время мучило. Я могла только смотреть на нее и думать: она выжила. И я никогда не смогла ее простить за это, как и она не могла простить меня за то, что я упросила ее хозяйку провести с нами Рождество в Кашельмаре.

Из Голуэя Патрик отправил письмо Дэвиду и Томасу, но оно, конечно, не дошло до них вовремя.

В долине начались дожди. Лес на фоне зимнего неба стоял черный, а над домом выделялись серые контуры часовни среди деревьев, которые раскидывали в стороны свои голые руки.

Потом наступил конец – бред, а за ним умирание. Она много говорила о своем муже Эдварде, а когда Патрик вернулся из Голуэя, приняла его за своего мужа, сказала, как чудесно, что видит его снова, что она тосковала по нему так, как никто и представить не мог. Говорила о Томасе и о Дэвиде, и иногда казалось, что она говорит о них Эдварду. Маргарет сказала, мол, он не должен сетовать на Томаса за его страсть к медицине, потому что очень важно позволять детям заниматься тем, к чему они сами чувствуют склонность, а не пытаться делать из них копию родителей. Иногда рассказывала о Лондоне и Вудхаммере. И даже о Нью-Йорке, а один раз заговорила о своем медовом месяце на Континенте, но при этом она неизменно обращалась к Эдварду, словно он сидел рядом и она видела его яснее, чем нас.