Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

Позвякивали тарелки, Наталья Алексеевна вносила и выносила кушанья с ничего не выражающим лицом, однако знала она всё».

К концу ужина, когда внесли самовар и хозяйка заварила любимый стариком китайский жулан, ароматный и тёмный, как хорошо выдержанное вино, у Ивана Ларионовича судорога прошла волной по лицу, но он сдержал себя и твёрдо протянул руку за чашкой чая. Хозяйка подала чашку с поклоном. Голиков, торопясь и обжигаясь, выпил чай, встал и ушёл в отведённую ему в глубине дома комнату.

Провожать купца Шелихов вышел во двор. Голиков бойко сбежал с крыльца, сунулся было к возку, но вернулся, хотел что-то сказать, однако только ткнулся головой в грудь Григорию Ивановичу, всхлипнул, тут же откачнулся от Шелихова и ввалился боком в возок.

Кони тронулись.

Шелихов смотрел вслед отъезжающему возку и всё тёр и тёр широкой ладонью с левой стороны груди.

То, что Голиков изъял капитал из компании, так било по новоземельцам, что, если бы не свирепая воля Шелихова, рухнуть делу сему до основания. Раскатали бы избу по брёвнышку и там, где из печи пироги метали на стол с сидящими вокруг него весёлыми, ухватистыми работниками, гремели задорные голоса и дух домовитости был крепок и заборист так, что в нос бил, проросла бы сиротская полынь — горькие, седые, печальные кустики пустышей и пожарищ.

Подсчитав остатки в компанейской кассе, Григорий Иванович увидел, что дело обстоит хуже, чем он предполагал.

Сидел за столом. Светало. Сводили концы с концами, почитай, сутки. С того часа, как Голикова проводили, у старшего приказчика под глазами синели нехорошие тени. Себя Григорий Иванович не видел, но догадывался, что бодрых красок и у него в лице нет.

За окном проорал петух. Заполошно, сдуру, обычное петушиное время уже прошло.

Григорий Иванович и головы не повернул. Старший приказчик глядел ему в лицо, и Шелихов видел: страшное слово — конец — трепетало у него на губах.

Григорий Иванович упёрся руками в стол и поднялся. Сказал:

— Поеду в порт.

Приказчик вскочил с поспешностью, вытянулся так почтительно, что Григорий Иванович, взглянув с удивлением, руку поднял и остановил:

— Подожди, подожди. — Улыбку выдавил на лице. — Меня не хоронят. Не тянись так-то. — И вышел.

И хотя сутки сидели не за весёлым разговором, ступал крепко. Ну, да это, может быть, ещё и оттого, что показать хотел: живой-де, мол, я, живой. Приказчик уж очень ему не понравился.

В порту стояли три галиота с людьми, годными по разным ремёслам, с хлебом, железным и иным товаром, которого бы новоземельцам хватило на год. Правда, по нынешнему положению компании, товары должны были идти на покрытие долгов, однако Шелихов решил иначе: галиоты услать в море. Так посчитал: коли гармонь берёшь в руки, разворачивай мехи во всю ширь. «С моря галиоты, — подумал, — хоть кол на голове теши — никакие долги не вернут. Ушли, и всё. За волной их не зацепишь. Год новоземельцы проживут, и проживут добро. Ну а я как-нибудь вывернусь за это время. Пущай в яму долговую сажают. Мне из ямы кому хошь смотреть в глаза не стыдно».

Сильный был и на силу свою надеялся.

Жеребца подхлестнул. Ёкая селезёнкой, стремя уши, тот сиганул в оглоблях, зло скосив на хозяина бешеный глаз. Не привык, чтобы подхлёстывали, а отчаянного настроения хозяина не угадал. Пошёл махом.

То, как примчал скоком к порту Шелихов, увидел из окна Кох и настолько был поражён быстрому ходу жеребца, его хозяину, твёрдо и даже с задором державшему вожжи, что, вопреки своим правилам, выскочил на крыльцо и вовсе как гусак, охраняющий птичью станицу, вытянул шею, выглядывая катившую по улице коляску.

Караульный солдат, стоящий у дома капитана порта, живот подобрал. Ел глазами начальство. И хотя совершенно одеревенел, однако, вопреки, конечно, воинскому уставу, соображение у него кое-какое осталось. «Отчего бы это, — ворохнулось в солдатской голове, — начальник на крыльцо вылетел? Оно, конечно, жеребец у купца хорош. Слов нет, но всё одно — скотина, а начальник в мундире, при шляпе форменной и со шпагой».

И ещё больше изумился солдат, когда капитан порта, проводив взглядом шелиховскую коляску, топнул ботфортом и плюнул. Тут только руками развести, но солдат при ружье был, на посту, ему такое не дозволено.

Шелихов тем же бешеным скоком влетел в порт, соскочил с коляски, бросил вожжи прямо матросу и по шаткому трапу взбежал на галиот. Пока гнал жеребца, всё обдумал. Оно так и бывает у людей его склада: сидел в конторе долго, а вот решил в один миг. Сказал поднявшемуся навстречу капитану: