Юрий Федоров - Шелихов. Русская Америка

Стадо прошло, и солдат вновь оборотился к окнам.

Знакомые силуэты по-прежнему были видны за зеркальными стёклами.

Утром, во время доклада секретаря, перед императрицей объявился граф Воронцов. Екатерина сказалась удивлённой. Безбородко, дабы ещё более выявить показавшееся необходимым императрице удивление, подтвердил, что появление графа в Саари-сойс неожиданность.

— Однако, — сказал он, — неожиданность сия весьма кстати, так как никто иной лучше, чем граф Воронцов, не сможет дать объяснение о ценах на говядину в Москве и Питербурхе и их зависимости от вывоза говядины через российские порты.

Вперёд выступил граф.

— Ваше величество, — сказал он, — Коммерц-коллегия взяла за правило ограничивать вывоз хлеба и мяса через упомянутые вами порты, как только цена на них возрастает на рынках обеих столиц. Это правило мы сделали обязательным, так как известна непомерная алчность некоторых людей, занимающихся торговым промыслом.

Один из присутствующих на аудиенции высоких придворных, недовольно покашливая, сказал:

— Любезный Александр Романович, позвольте...

Императрица оборотила к говорившему заинтересованное лицо. На губах самодержицы цвела приветливая улыбка. И хотя близкий вельможа знал, что улыбка императрицы не всегда выражает её подлинные чувства, он всё же продолжал свою речь:

— Люди, занимающиеся торговым промыслом, истинные патриоты державы, любящие Россию.

Такая горячность вельможи объяснялась тем, что он сам участвовал в широком вывозе за море российского хлеба и мяса. И оттого, не сдержавшись, он повторил:

— Да, да... Любящие Россию.

И тут же был наказан. Улыбка сошла с лица императрицы. Выделяя каждую букву, Екатерина сказала:

— Я бы выразилась точнее: подобные лица любят не Россию, а себя в России.

Безбородко сцепил челюсти, чтобы не издать какого-либо звука. Он давно понял, что всё предыдущее было лишь чётко и продуманно разыгранным спектаклем, дабы сказать именно эту фразу и именно тому, кому она и была сказана.

Произнеся свои слова, императрица перевела взор на лежащую в ногах борзую. Секретарь сказал себе: «Спектакль окончен. Занавес упал».

Дальнейший его доклад был бесцветен.

Малое время спустя Безбородко сошёлся с графом Воронцовым в своих апартаментах. И только здесь он дал волю чувствам. Смех его был громоподобен. Отсмеявшись и вытерев выступившие на глаза слёзы, Безбородко вдруг по-малороссийски сказал:

— О, бисова душа! — Покрутил с восхищением головой. — О-о-о... — Взял графа за руку. — Императрица, играя в карты, по счетам отдаёт с аккуратностью. Мы для неё разыграли спектакль. Разыграли успешно. — Безбородко низко поклонился воображаемой самодержице, но тут же выпрямился и уже без шутки сказал утвердительно: — За это она нам с удовольствием заплатит.

Потирая руки, Безбородко оживлённо прошёлся по зале, весело ударяя каблуками в несравненной красоты дворцовый паркет. Крутнулся легко на месте, оборотился к Воронцову:

— Перво-наперво надо окончательно решить с экспедицией в Японию. Высочайшая подпись — я ручаюсь — гарантирована. Далее, — продолжил он, — я полагаю, будет своевременным нижайше просить её величество начертать личную записку иркутскому губернатору с поощрительным мнением относительно восточных начинаний.

— Это будет победой, — развёл руками граф, — более чем победой.

Безбородко вскинул указательный палец со сверкающим на нём бриллиантом величиной с лесной орех:

— Так и будет, граф, так и будет!

Секретарь императрицы оказался прав. Он хорошо знал условия игры при дворе.

У Ивана Ларионовича Голикова не хватило духа разом вывалить компаньону всё, с чем он приехал в Охотск. Маялся старик. Много лет связывало его с Шелиховым, много общих надежд было у них и — топором рубануть по-живому? Но разговор был не окончен, и как ни крути, а кончать его... Тут Голиков голову вскидывал, будто шею ему тугим ошейником перехватили, кряхтел надсадно.

По утрам Наталья Алексеевна слышала, как он шаркающей походкой подолгу ходил по комнате, шептал неразборчивое. По всему было видно: старик не в себе. Наталья Алексеевна спрашивала:

— Что, Иван Ларионович, может, нездоровится? Я велю баньку истопить.

Старик досадливо отмахивался. Был Голиков раздражителен, как никогда.

Три дня ездил он по Охотску с компаньоном без всякого интереса, пустыми глазами осматривая компанейские лабазы, верфь, готовые к отплытию галиоты. По палубам ходил, цепляясь за несуществующие сучки, вялыми руками листал судовые журналы, говорил с капитанами, но так, что и постороннему было видно: разговоры его тяготят. Капитаны смотрели с удивлением.