Елена Селестин - Зеркало Рубенса

Постепенно и все более явно обстоятельства, время, а главное – его собственные, скрытые до сих пор силы стали подчиняться Рубенсу.

Король Испании и двор, в том числе министр Лерма, все лето собирались провести далеко от Мадрида, в Вальядолиде. У Рубенса появилось время, чтобы написать новые картины и представить их испанцам при встрече. Он не преминул сказать десятки раз – и повторить в десятках писем! – что это он сам, один, без помощи испанских живописцев («манера письма у этих людей совершенно отлична от моей, сохрани меня, Господи, походить на них в чем бы то ни было») восстановил все картины, практически создал новые. Это было правдой: любая работа ему вдруг стала удаваться. В Мантуе он был лишь старательным, робким копиистом. Таким его воспринимали и учителя в Антверпене, не видевшие большого дарования в Рубенсе. Теперь все поменялось! Когда он держал в руках этот небольшой предмет, древнее бронзовое зеркало, то чувствовал, что силы его возросли в сотни раз, а мастерство выросло, словно по волшебству.

Случилось еще одно испытание: сначала представитель герцога Гонзага в Испании встретил Рубенса холодно, заявил, что не получал никаких распоряжений относительно приезда подводы с подарками от своего повелителя, герцога Мантуи. Рубенс был поражен таким поворотом дела, он понял: никто ни о чем не знает и не желает знать; и это тоже был знак, возможность проявить себя.

И он не преминул ею воспользоваться.

…Еще должен сообщить, что небольшой сундук с тканями и не слишком крупными предметами (я не знаю, что там было) несчастным образом выпал за борт во время шторма, раскрылся, некоторые вещи из него пропали. Матрос бросился спасать сундук, но нам вместе удалось спасти только ткань. Другие предметы, если они были там, по всей видимости, затонули.

Зеркало – дар небес, его добыча!

Да, он решился на обман, воспользовавшись неразберихой. Но со временем Рубенсу стало казаться, будто зеркало само все устроило так, чтобы остаться у него. И ни в Испании, ни потом, в Мантуе, никто не поинтересовался сим загадочным предметом…

В Мадриде до приезда короля со свитой Рубенс переписал все картины.

В августе фаворит короля, герцог Лерма, высоко оценил качество представленной живописи. На дворцовой церемонии в честь вручения даров подарки Винченцо Гонзага были приняты с благодарностью королем и его любовницей, а также и герцогом Лерма. Тот пригласил молодого художника-фламандца в свой замок Вентосилья, и Рубенс написал отличный конный портрет фаворита.

Именно тогда Рубенс придумал себе новый девиз и повторял его потом в письмах к правителям:

…У каждого свой дар; мой талант таков, что, как бы непомерна ни была работа по количеству и разнообразию сюжетов, она еще ни разу не превысила моего мужества.

Он сам поверил в это всей душой.

Рубенс осознал, что смеет и может все: писать большие многофигурные полотна, создавать эффектные портреты знати, отказывать заказчикам, запрашивать самые высокие цены за картины. Писать стариков и детей, когда хочется, и еще копировать старых мастеров. Покорять людей обольстительными манерами, искусством изящной беседы. Навязывать свою волю, делая это с улыбкой. Давать работу одновременно десяткам художников и помощников, а написанные ими картины подписывать своим именем: Петер Пауль Рубенс.

После Мадрида он вернулся в Рим и остался жить там, запрашивая у герцога Мантуи жалованье «на жизнь, достойную такого человека, как я; мне нужно приличное жилище и двое слуг». Герцог выплачивал ему эти деньги, хоть и нерегулярно.

Так он быстро стал самим собой – великим Петером Паулем, Пьетро Пауло Рубенсом.

Он вовремя понял, что может сделаться самым значительным художником именно во Фландрии, в Антверпене, где его брата Филиппа назначили секретарем городского совета. Там для него было больше возможностей, гораздо больше, чем в Италии, где все преклонялись перед мастерами прошлого – Тицианом, Рафаэлем, Леонардо.

Уяснив это, Рубенс своевольно покинул службу у герцога Гонзага и вернулся в Антверпен, чтобы построить собственный дворец и жить по собственным правилам.

Он стал победителем.

Рубенс сидел в овальном зале, держа зеркало на коленях, когда в ворота особняка постучали, шум был резким и угрожающим. Художник убрал зеркало и подошел к двери:

– Я не пущу вас, Жербье…

В ответ он услышал надменное: