Мария Голикова - Зима с Франсуа Вийоном

— А теперь пусть пеняют на себя. Вийон ведь и о них написал! В этой же балладе дальше, помнишь, он там ещё кого-то перечисляет, всяких продажных девок да бродячих жонглёров — а потом доходит до доносчиков и тюремщиков, которые день и ночь держали его в оковах на хлебе и воде… Вот их он не благодарит — он просит всех остальных навалять им как следует и уже за это говорит всем спасибо. Ха-ха! Я его понимаю, пусть оно и не по-христиански… А что? Каждому своё! Теперь эти судьи да следователи останутся в истории в таком виде — вот уж не позавидуешь… Хотя их тоже можно понять — поэта ведь они не разглядели. Они, поди, думали, что поэт должен быть таким чванным и ходить в мантии, как профессора нашего коллежа. Когда они судили Вийона, видели в нём обычного наглого оборванца с улицы Сен-Жак, и никого больше.

— Но разве оборванец не заслуживает хоть какой-то пощады? Вийон прав, все люди равны, и бедняк не хуже богача!

— Так-то оно так, только в жизни совсем по-другому, — возразил Анри. — Знаешь Пьера Ферме, школяра из Сорбонны? Его тут тоже недавно загребли за участие в драке… Там и драки-то никакой не было, так, ерунда — просто стражники мимо проходили, а денег ни у кого не оказалось, чтобы их выпивкой угостить… Ну, арестовали этого Пьера. Как узнали, что у него в карманах ветер гуляет, так сразу вцепились, чуть не навесили на него ещё какую-то кражу. Еле выкрутился… Везде так, Жан-Мишель, мир так устроен! И ничего с этим не поделаешь. Люди не равны между собой — и никогда не станут равны! Разве только перед смертью… Потому ведь Вийон и писал «Завещания», а не что-нибудь другое. Пусть он и пересмешничал в них всю дорогу — неважно… Когда ты прощаешься и уходишь на тот свет, в шутку или всерьёз, тебе уже не надо ни врать, ни пресмыкаться, ты свободен как ветер… Другое дело, на кой она нужна, такая свобода? Смерть всех уравняет и так, а от мёртвых никакого толку нет…

Некоторое время они шли молча. Жан-Мишель хмуро глядел себе под ноги. Наконец Анри сказал:

— Да будет тебе, отгони свою меланхолию прочь — что с неё толку? Я вот, пока слушал этого тюремщика, понял, что мне так нравится в Вийоне: он умел посмеяться — и над другими, и над собой! Это ведь самое трудное — смеяться над собой! А он смеялся, даже когда ждал казни. Другие бы принялись лить слёзы да жалеть себя… Мне понравился у него этот катрен, написанный в ожидании виселицы.

— Это где он размышляет, как его повесят на верёвке длиной в туаз [31] 1,949 м. , и его col узнает, сколько весит cul [32] Col — шея, горло, cul — зад ( фр .). ? — улыбнулся Жан-Мишель. — Да, помню.

— Вот это стихи, это я понимаю! «Né de Paris emprès Ponthoise…» [33] «Родился в Париже, близ Понтуаза…» ( фр .) — я так хохотал, когда читал! Ты бывал в Понтуазе?

— Нет.

— Поверь мне, Жан-Мишель, Понтуаз — самый дрянной из всех парижских пригородов. Редкостная дыра… Вийон хорошо пошутил! Это как если бы король сказал, что живёт во дворце близ Двора Чудес, где нищих и всякого сброда — как вшей у этих самых нищих! Сочинить такое перед виселицей не каждый сможет! А как здорово Вийон написал про «трёх маленьких сироток», которым негде зимовать! Помнишь?

— Что, и тут тоже подвох?! Я думал, он действительно имел в виду каких-то несчастных детей.

— Да уж, детишки что надо! Лоран, Госсуэн и Марсо! Это три самых скупердяйских ростовщика Парижа! Марсо в своё время едва не разорил моего папашу. Бедные сиротки, ха-ха!

Жан-Мишель посмотрел на тёмную воду Сены.

— Хотел бы я знать, что сталось с Вийоном, когда он той зимой вышел за ворота Парижа без права вернуться в течение десяти лет. Почему о нём с тех пор не было никаких вестей? Как в воду канул… Если бы он, к примеру, опять попал в тюрьму, хоть что-то осталось бы, хоть какие-нибудь слухи! А тут — гробовое молчание. Почему?

— Мне кажется, я догадываюсь, в чём дело, — нахмурился Анри и взъерошил тёмные кудри. — Конечно, не знаю, всякое могло случиться… Но следы бы остались. А когда нет совсем никаких следов, это очень похоже на убийство.

— Но кто мог его убить?

— Да те же кокийяры. Их логово как раз находилось за предместьями Парижа.

— Но за что?!

— Да мало, что ли, причин? За то, что влез не в своё дело. За то, что писал на их языке и упоминал в стихах членов их шайки… Бандитам не нравится, когда к ним лезут без спросу. У них же там свои законы и король свой… Одно я знаю точно: если кокийяры хотели от кого-то избавиться, этот бедолага обычно пропадал без вести. Много я слышал таких историй… Это, конечно, если они не старались нарочно запугать других показным убийством. Вийона могли зарезать где-нибудь в лесу на большой дороге, и никто ничего не узнал бы…