Жорж Бордонов - Реквием по Жилю де Рэ

— Я понял, — продолжает Жиль, — что могу искупать зло, которое причиняю другим. Я понял — от любых слез можно откупиться дарами: прекрасными лошадьми, богатыми тканями и украшениями. И я не лишал себя забав, доставлявших мне удовольствие, хотя иному они могли показаться весьма странными. Я палил скирды, а потом возмещал их владельцам убытки. Однажды я мчался на коне и сбил насмерть случайно подвернувшуюся старушку — убитые горем родственники старухи получили от меня столько монет, сколько отродясь не видывали. Я крушил и уничтожал все без разбору и повсюду сеял ужас — просто так, из прихоти, а после швырял пригоршнями золото направо и налево. Стоило мне со сворой жутких псов появиться на откидном мосту, как добрые люди, завидев меня, опрометью разбегались по домам и запирались на все засовы. Я любил пугать людей. Иной раз, правда, мои жестокие проделки, слепая звериная жестокость глубоко удручали меня, и в такие мгновения даже мне самому становилось страшно. Тогда я велел, чтобы меня оставляли в покое, садился на коня и с громкими криками мчался в лес, на ходу сбивая плетью ветки и листву; я забирался в самые глухие, дикие чащи, изматывая и себя, и коня — так я загнал трех лошадей, — а потом возвращался в Шантосе, оборванный, изможденный, весь в ссадинах, но душа моя успокаивалась и жаждала покаяния — во всяком случае, мне так казалось.

Иногда я мчался к дубу-великану и засыпал прямо под ним, точно лесной зверь; ложем мне служил ковер из мхов, одеялом — густая листва вереска, а кровлей — раскидистая, сплетенная из кривых ветвей крона огромного дерева. Порой во мне пробуждалось мерзкое желание снова чинить зло и разглядывать обнаженные тела пажей… И тогда моя умиротворившаяся было душа напоминала тихий омут, где под безмятежной гладью прятались неукротимые бесы. Это лесные духи будоражили меня — и все начиналось сызнова.

— Лесные духи?

— А еще — одна книга, в которой таился дьявол. На ее страницах нашли отображение все грехи и пороки древних. В ту пору уже никто не следил за тем, что я читаю. Из этой-то страшной книги я и черпал вдохновение. Я давал ее читать пажам. В ту пору я и сверстники мои стояли на пороге того возраста, когда зло с легкостью находит дорогу к юным, невинным душам. Вскоре я стал замечать во взглядах товарищей моих смущение. И в висках у меня стучала кровь. Пажи не противились моим прихотям, а ежели сопротивлялись, то совсем недолго! Все они стали моими жертвами, это я ввел их в искушение и растлил — зрелищем обнаженного тела, притворной обходительностью… за исключением одного мальчика — пришлось напоить его, а когда он захмелел, я надругался над ним при всех… — в дальнейшем он оказался самым жестоким… Вот какие грехи совершал я, когда мне было всего только тринадцать-шестнадцать лет от роду. Я знал, что творю зло! Знал, однако, когда мне хотелось очаровать упрямого, несговорчивого мальчика, я всякий раз обращался за помощью к дьяволу, а после, получив то, что хотел, я бегом бежал в церковь и, обливаясь слезами, читал одну молитву за другой, дабы вымолить у Господа прощение…

Мастер Фома:

— И вот однажды сир Жан надумал женить Жиля и принялся рассылать послания разным именитым сеньорам. А я состоял при нем писарем, потому как умел красиво выводить буквы; к тому же старику хотелось, чтоб намерения его остались в тайне, а мне он доверял как никому другому. Сначала он помолвил Жиля с Жанной Пейнель, дочерью некоего Фулька, сеньора Гамбийского и Брикбекского, одной из самых богатых наследниц в Нормандии. К тому времени девица осиротела, так что из родни у нее остался лишь дед, барон де Шатобриан, убеленный сединами корыстолюбец, каких поискать. Бедняжку непременно отдали бы за Жиля в обмен на уплату долгов ее деда и если б Верховный суд большинством порешил, что так тому и быть. Но сделка не состоялась! Старик де Краон, вне себя от гнева, ревел: «Парня надобно женить во что бы то ни стало, и чем скорее, тем лучше!» Злобствовал-то он злобствовал, а вот к чему эдакая поспешность — не объяснил.

При мне старик никогда не отчитывал внука, что бы тот ни отчебучил. И многие из нас, как ни странно, и понятия не имели об утехах Жиля. Я решил — старик торопится оттого, что знает о причудах, жестоких проделках и таинственных исчезновениях юного сира, и я высказал на сей счет все, что думаю. Сир де Краон, однако, не внял мне и продолжал упрямо стоять на своем. Он написал монсеньору герцогу Бретонскому: на сей раз он положил глаз на Беатрису Роанскую, племянницу герцога. Брачный договор был скреплен подписями в Ванне при свидетелях — как положено. Но сделка опять не выгорела — старик нежданно-негаданно отверг и эту партию. А Жиль смотрел на деда, которого кидало из одной крайности в другую, и потешался. Ему было безразлично, кто станет его женой. Однажды я, набравшись храбрости, осторожно, с оговорками — уж можешь мне поверить — полюбопытствовал: какая из девиц, мол, ему милее всех, а он только расхохотался и воскликнул: «Та или другая — какая разница, дядюшка Фома? Все они одним миром мазаны — балаболки, неряхи и нюни. А я привык к жизни вольной — да здравствует свобода!»