Кадзуо Навата: Тигриное око (Современная японская историческая новелла)

Общий план путешествия в столицу еще до выхода из Эдо они разработали втроем — Кэнгё, Риё и Юроку, единые во всем, как треножник под кухонным котлом. Вознести молитвы перед бодхисатвой Нёрай в монастыре Дзэнкодзи в Синано, где много буддийских храмов, в долине Кисо полюбоваться осенним пейзажем… Правда, алые кленовые листья в осенней долине Кисо мало значили для незрячего Кэнгё. Он мог представить себе предмет, только потрогав его руками, — например, когда, проснувшись, касался ложа или когда брался за перила подвесного моста. Как и было задумано с самого начала, шнурки своих дорожных сандалий из травы они развязали на одном постоялом дворе в Фукусима, в долине Кисо.

Слушая плеск воды в реке Кисо под окном, Кэнгё для собственного удовольствия пел сказы в манере накаюри и отрывки в стиле сасигоэ, пробовал и грудное пение, и быстрый речитатив хирои, и эпическую манеру кудоки. Любоваться осенними пейзажами в долине Кисо они несколько припоздали, но Кэнгё все равно был счастлив, что путешествует вместе со своей милой.

А Риё вместе с Юроку, открывая коробки с присоленными цветками сакуры, которые им принесли на продажу, в упоении рассматривали их, любовались затейливой их красотой, радовались, как дети.

Однако на следующий день Риё сказалась больной и не поднялась с ложа. Вызвали местного лекаря, прошел день, другой, но недомогание только усиливалось. На лбу Кэнгё меж бровей появилась хмурая складка. Шли дни, и складка делалась все глубже и глубже.

Прошло дней десять, и Риё начала наконец поправляться; к этому времени в долине Кисо по утрам и вечерам уже становилось по-настоящему холодно. Снег, падавший высоко в горах, теперь словно спускался по склону все ниже и ниже, и люди говорили, что скоро и в деревне дороги заметет. Один человек, пришедший из Сува, сказал, что там снег уже выпал.

Прошло еще три-четыре бесполезных, пустых дня.

— Пройдем Мино-Сакамото — там уже будет не так холодно, это здесь горы отвесные, потому и стужа. А дальше на запад продвинемся — там и снега-то нет, — уверенно сказал Юроку. Риё подхватила его слова, — это из-за нее пришлось столько дней зря провести на постоялом дворе, а уж так хочется поскорее увидеть реку Камогава, да пойти на поклонение в храм Киёмидзу, — она стала ластиться к Кэнгё, совсем как в тот день, когда упрашивала купить ей узорный пояс оби.

Да уж, зима явится неминуемо, где бы ты ни был. Чем сидеть тут в четырех стенах в долине Кисо, лучше уж зимовать в привычной и милой сердцу столице, — и Кэнгё решился отправиться дальше. В день, когда они вышли в дорогу, ступая дорожными сандалиями по обледенелой земле, стояли уже сильные холода.

От реки Нацугава пойдем на Гифу, сказал Юроку. Кэнгё к путешествиям не привык, так что положился на спутника, которому доверял, и сидел молча, покачиваясь в дорожном паланкине и мучаясь от боли в застывших ногах. Холодно было так, что, казалось, желудок сводит судорога, но на сердце было покойно от мысли, что Риё совсем рядышком.

Почувствовав, что на руку сыплется снег, Кэнгё сказал Юроку — снег пошел, нет ли тут поблизости постоялого двора? Услышав в ответ почему-то крайне неприязненное «нет», Кэнгё сначала подумал, что это, скорее всего, от зависти.

Снег сыпал все гуще, но Юроку явно не собирался думать о ночлеге. Через некоторое время Кэнгё еще раз сказал Юроку, что хотел бы как можно скорее добраться до постоялого двора. Юроку молчал. Кэнгё несколько раз позвал его. Голос Юроку теперь звучал так, словно он довольно далеко ушел вперед. Он хотел было позвать Риё, но и ее голос доносился издалека, она, видно, шла вместе с Юроку.

Нельзя сказать, что раньше у Кэнгё никогда не возникало подозрений на их счет. Не плутуют ли — ведь слепому за всем не уследить — сомнения такого рода случались и до того, как они отправились в Нагано. Впервые это произошло как-то днем, когда он задремал, еще живя в том доме, который снял для себя в Эдо. Вдруг полы его одежды пошевелил ветер, и он проснулся. Протянул руку и почувствовал, что кимоно Риё в беспорядке. Прямо спросить ее он не решился — это выдало бы его, слепого, ревность, да и кто знает, она после этого могла бы вообще оставить его навсегда, — и он стерпел. Стыдясь себя самого, он подавил в себе это чувство — ревность калеки, у которого все не так, как у других; он бранил себя за эти свои подозрения и старался делать вид, будто ничего не произошло.

Что снегу навалило много, он понял и по тому, как изменился звук шагов носильщиков, несших его паланкин. Холод щипал кожу. Не выдержав, он начал отчитывать Юроку. Слова его прозвучали неожиданно резко — ведь он сердился не столько из-за того, что они бросили слепого и позволили себе уйти далеко вперед, а потому, что они шли по дороге вдвоем. Кэнгё понимал, что это в нем бушует ревность, но сдержаться не смог. Услышав в ответ какое-то бормотанье и приняв его за голос Юроку, Кэнгё разразился громкой руганью, ревность его вырвалась наружу и уже не знала удержу.