Роберт Гулрик: Верная жена

Стоял пронизывающий холод, воздух был полон тем, что еще не случилось. За секунду до четырех часов мир замер. Никто не шевелился — ни человек, ни птица. На долю мгновения наступила тишина и полная неподвижность. Застывшие люди на застывшей земле — мужчины, женщины, дети.

Если б вы там были, то ничего не заметили бы, не ощутили бы оцепенения. Но если вдруг непостижимым образом обратили бы внимание на ту неподвижность, мысленно сняли бы ее на фотографическую пленку, а потом посмотрели на негатив, то решили бы, что в этот момент все и началось. Стрелки щелкнули. Часы пробили. Все снова пришло в движение. Поезд опаздывал.

Стихия вот-вот должна была разыграться. Чувствовалось, что будет метель. Утоптанный снег, лежащий повсюду, уходил к темному горизонту; глазу не за что было уцепиться. Из-под снега торчала стерня, острая как бритва. Вороны клевали пустоту. Река чернела, точно замерзшая нефть.

«Кто сказал, что ад — непременно огонь? — подумал Ральф Труит, стоя посреди толпы на платформе крошечной железнодорожной станции, в сердцевине замороженного пространства. — Что, если ад как раз такой? С каждым мгновением он темнеет, и от холода кожа сходит пластами».

Труит ощущал страшное одиночество. Всю жизнь он словно находился в огромной ледяной глыбе, отовсюду к нему тянулись жадные руки, каждое сердце чего-то от него хотело. Труиту казалось, что у всех есть причина для существования и свое предназначение на земле. У всех, кроме него. У него не было ничего. В промозглом и жестоком мире для него не нашлось места.

Он взглянул на свои серебряные часы: да, поезд задерживается. А он рассчитывал, что поезд сегодня придет вовремя. Минута в минуту. Он заказал себе пунктуальность, как другой в ресторане спрашивает стейк по своему вкусу. Все молча смотрели на Ральфа. Должно быть, знали. И он стоял перед всеми как дурак. Да он и в самом деле дурак. Даже такая мелочь ему не удалась. Растаяла последняя искорка надежды.

Ральф был человеком, привыкшим получать желаемое. После того как двадцать лет назад на него свалились страшные потери — жена, дети, крушение планов и мечтаний, — в качестве щита против ужасов жизни он придумал цель: исполнять поставленные перед собой задачи. И это помогло. Он был непреклонен. Горожане его за это уважали и даже побаивались. Ну а теперь поезд опаздывал.

Люди мерили шагами платформу, делали вид, будто ничего не происходит, будто сюда они явились не затем, чтобы поглазеть на Труита, ожидающего поезда. Шутили, смеялись. Тихо разговаривали из сочувствия к промашке Ральфа. Поезда не было. В воздухе ощущалось приближение снега, приближение метели. Случается весной такой день, когда все женщины города, словно после секретного сигнала, выходят на улицу в летних платьях, уловив приближение жары. Вот так же и осенью: в какой-то день из-за угла с острым ножом выскакивает зима, готовясь нанести удар. В этом сезоне таким днем стало 17 октября 1907 года. Четыре часа дня, а уже темнеет.

Все без исключения одним глазом следили за погодой, а другим — за Ральфом. Ожидали и переглядывались всякий раз, как Ральф вытаскивал серебряные часы. Поезд опаздывал.

«Так ему и надо», — злорадствовали окружающие, по большей части мужчины. У некоторых — в основном у женщин — в голове бродили более добрые мысли. «Может быть, — думали они, — после всех этих лет…»

Ральф понимал, что его обсуждают, и представлял, какие чувства он вызывает. Сложные чувства. Он проходил мимо людей, вежливо приподнимая шляпу. Ему тяжко давалась эта вынужденная любезность. Он угадывал настроение по глазам. Каждый день своей жизни он видел это: уважительное обращение, а за спиной смешки, относящиеся к его прошлому. Иногда это были поддерживающие слова, произнесенные шепотом, ведь в Ральфе было что-то, даже сейчас, способное тронуть сопереживающее сердце.

Он считал, что главное — не сдаваться. Не горбить озябшие плечи, не притопывать ногами, не дуть на замерзшие ладони. Не расслабляться на холоде, принять его как неизбежность, смириться с тем, что он останется надолго. Приветствовать его, как приветствуют теплый весенний ветерок. Главное — слиться с ним, стать его частью, а не закончить этот день в ознобе с окоченевшими и красными руками.