Роберт Гулрик: Верная жена

— Добрый вечер, мистер Труит.

Они не могли удержаться и добавляли:

— Поезд немного запаздывает, мистер Труит?

Ему хотелось их ударить, крикнуть, чтобы оставили его в покое. Потому что они, конечно же, знали. Были телеграммы, банковские переводы, билет.

Они знали всю историю его жизни, начиная с младенчества. Многие, большинство, работали на него — на чугунолитейной фабрике, на заготовке и транспортировке леса, в шахте. Кто-то торговал, кто-то подсчитывал доходы от продаж или ренты. Он им недоплачивал, а сам ежечасно становился богаче. Те, кто на него не работал, вообще ничего не делали, если не считать малопроизводительного жалкого труда, поддерживавшего безмозглых и ленивых людей в суровом климате.

Ему было известно, что некоторые из них действительно ленились. Были и те, кто жестоко относился к женам и детям, были жены, изменявшие своим тупым надежным мужьям. Суровые зимы тянулись здесь долго, никто не был уверен, что дождется весны.

Существование некоторых превратилось в кошмар. В ужасные морозы люди медленно умирали от голода. Они отделялись от общества и селились одни, в лесу, в полуразвалившихся хибарах. Их находили голыми,' пускающими слюни, и отправляли в Мендоту, в сумасшедший дом. Там их заворачивали в ледяные простыни и били электрическим током, пока они не приходили в себя и не успокаивались. Такое случалось.

Тем не менее каждый день все больше людей трудилось, все меньше сбегало в лес. Те же, кто оставался — нормальные или сумасшедшие, — рано или поздно нанимались к Ральфу Труиту. Ему тоже было несладко, его мучило ужасное одиночество.

— Снег будет сильный, — говорили ему.

— Уже темно, — говорили ему.

И в самом деле, четыре часа, и уже темно.

— Добрый вечер, мистер Труит. Судя по всему, будет нешуточная метель. Так и в прогнозе написано.

Их мысли были примитивны, эти люди озвучивали их, чтобы убить время и, осмелев, попытаться установить с ним человеческий контакт. Каждое обращение к нему заранее обдумывалось. Они складывали в уме слова так и этак, прежде чем произнести их вслух, а его ответ запоминали и передавали знакомым, когда он уходил.

Возможно, они скажут своим женам: «Видел сегодня мистера Труита». Вряд ли кто осмеливался называть его иначе. «Он был любезен, спрашивал о тебе и о детях. Помнит все их имена».

На слова мужей жены заявят, что Труит скупердяй, мерзавец и наглый сукин сын.

«Ну, ты же знаешь, — станут урезонивать мужья, — у него были неприятности».

Конечно, они знали. Им все было известно.

Они ненавидели его, они нуждались в нем, они же его извиняли.

Он спал один. Лежал в темноте и рисовал себе этих людей, воображал их жизни.

Мужья поворачивались, смотрели на жен, и, точно взрыв, в них вспыхивало желание. Ральф представлял это желание, подогретое лишь муслиновой ночной сорочкой. Одиннадцать детей, у некоторых и тринадцать; девять умерло, четверо живы, или шесть живы, а семь скончались.

Смерти и рождения в голове Ральфа Труита переплетались в безумную ткань, накрывшую город. Яростные половые сношения и их плоды. Голые тела, слившиеся в темноте воедино, и эти же тела днем под тяжестью толстой неудобной одежды. Труиту казалось, что мужья спешат на прогретые простыни и снова хоть на пятнадцать минут становятся молодыми и влюбленными, а их измученные работой жены в эти же несколько минут чувствуют себя юными, красивыми и веселыми девушками с блестящими косами. В темноте Ральф думал только о сексе.

В основном он терпел. Но иногда терпение его оставляло. В такие ночи он задыхался под грузом похотливых картин. Вспоминал удовлетворенное желание, безмолвную физическую щедрость. В темноте это может случиться даже между теми, кому днем смотреть друг на друга тошно.

Ральфа увлекали мысли о том, что в каждом доме свой уклад. В каждой кровати — свой секс. Идя по улицам города, он отмечал на лицах следы милости, полученной в темноте. Ральф убеждал себя, что среди всех он один не нуждается в этом.

Он посещал их свадьбы и похороны. Разбирал их ссоры, сносил их длинные монологи. Нанимал и увольнял их. Не выпускал из вида, когда они, пробираясь во мраке, охотились и находили запретную любовь, чтобы с восходом солнца продолжать жить.

В то утро в зеркале он смотрел на свое лицо. Он не хотел, чтобы кто-то видел такое лицо. Оказывается, в одиночестве его хищный голод не исчез. А окружавшие его люди не были слепыми. Наверное, все эти годы они испытывали такой же ужас, какой сегодня испытал он.