Роберт Гулрик: Верная жена

Размышлял он о том, что от некоторых вещей можно отстраниться, а от большей части — нельзя, во всяком случае, от мороза. Нельзя отстраниться от плохих событий, которые с тобой происходят. От потери любви. От разочарования. От трагедии, бьющей наотмашь.

Ральф стоял с видом уверенного в себе человека. Грудь вперед, плечи расправлены. Ему и дела нет до погоды, до сплетен. Он смотрел на рельсы, уходящие вдаль. Надеялся и сам удивлялся, что надеется, дивился тому, что выглядит неплохо — не слишком стар, не глуп и не беспощаден. Ральф мечтал о снеге, что скроет его душевные терзания и безнадежное одиночество.

Он пытался быть хорошим человеком, хотя плохим никогда не был. После первых желаний и потерь он отучился хотеть. Однако сейчас ему чего-то хотелось, и это пугало и сердило его.

Перед выходом из дома Ральф оделся, застегнул пуговицу на воротнике рубашки, поправил узел галстука. Все это он проделывал каждое утро — тщательно, как и полагается аккуратному человеку. Но затем он заметил в одном из зеркал свое отражение. Зрелище его ужаснуло. Он вдруг увидел, что сделали с ним горе и высокомерие. Долгие годы прошли в ненависти, гневе и сожалениях.

Глядя на тревожную надежду на своем лице, он понял: на всех фазах своего глупого предприятия он не верил, что этот момент настанет, а ему будет трудно его перенести. Но именно так и произошло, судя по выражению лица в зеркале. Он не мог перенести болезненного возвращения к жизни. Все эти годы он справлялся со смертью и ужасным стыдом. Шел вперед вопреки всему. Ежедневно просыпался, ехал в город, ел, вел отцовский бизнес и неотвратимо оказывал влияние на жизни людей, как бы ни старался этого избежать. Он привык к тому, что его лицо посылает сигнал: все хорошо, все нормально, все в порядке.

Сегодня утром в зеркале Ральф увидел, что в дураках остался именно он. Подобное открытие задело его.

Эти люди, их часто болеющие дети… Мужья и жены, не любившие друг друга или любившие, — Ральфа терзала их сексуальная жизнь, скрытая под одеждой. Похоть людей. Контакты и прикосновения. Их дети умирали, иногда все сразу. За месяц. От дифтерии, тифа или гриппа. Мужчины и женщины за ночь сходили с ума, по неизвестной причине устраивали пожар в своем доме или же расстреливали родственников, даже собственных детей. Публично оголялись, мочились на улицах, испражнялись в церквях. Забивали здоровых животных, сжигали их в хлеву. Об этом каждую неделю писали газеты. Каждый день происходила новая трагедия, новое необъяснимое сумасшествие.

Они поливали свою одежду керосином, слишком близко становились к огню и вспыхивали как свечки. Пили отраву. Подмешивали яд друг другу. Рождали дочерей от собственных дочерей. Ложились спать психически здоровыми, а просыпались безумцами. Сбегали. Вешались. Такое случалось.

Ральф полагал, что его лицо и тело нейтральны, но на самом деле с сочувствием относился к людям и их горестям. Ложась спать, он старался выкинуть мрачные мысли из головы, однако сегодня утром понял, что прошлое наложило на него отпечаток.

Серая кожа, безжизненные волосы, и их меньше, чем он помнил. Углы губ и глаз опустились. На лице страдальческое выражение. Голова откинута назад, поскольку люди часто подходили слишком близко и разговаривали слишком громко. Все это стало заметно. Все видели это. Оказывается, он ничего от них не скрыл. Каким же он был идиотом!

А когда-то он увлекался на каждом шагу. Несся за очаровательной лентой на шляпке. Легкая походка, задевший его подол юбки, рука в перчатке, согнавшая муху с веснушчатого носа, — этого было достаточно, этого хватало, чтобы сердце учащенно забилось. Он радостно семенил следом с чувством трепетного ожидания. Он так сильно влюблялся, что болело все тело. Однако сейчас он утратил эту способность и, взглянув в зеркало, с ревностью вспомнил себя молодого.

Вспомнил, как впервые увидел обнаженную руку взрослой женщины, как впервые женщина распустила для него волосы. И они заструились потрясающим каскадом с запахом лавандового мыла Он помнил каждый предмет мебели в комнате. Свой первый поцелуй. Как он это любил! Это было для него всем. Желания тела были главными в его жизни.

С безнадежностью можно смириться, пока ты сам небезнадежен. Ральфу исполнилось пятьдесят четыре, и отчаяние накрыло его как инфекция, он даже не успел этого осознать. Он не заметил того момента, когда надежда испарилась из его сердца.

Горожане почтительно ему кланялись.