Эльдар Саттаров - Чао, Вьетнам

Когда я пришел домой на следующий день, я по отчаявшемуся виду Венеры понял, что произошла какая-то крупная неприятность.

– Что случилось, Венерочка? – спросил я.

– Наш сын сбежал из дома, – ответила она, и в ее прекрасных зеленых глазах блеснули слезы.

Я молча прошел на балкон и закурил крепкую сигарету «Ява Золотая». Видать, правду говорят, что маленькие дети – это маленькие проблемы, а большие дети – большие проблемы. Во дворе мамаши загоняли по домам заигравшихся детей. Из подвала выбиралась очередная стайка подростков в плащах и кепках. Целые группки этих подростков организованно переходили через дорогу, высаживались из трамваев, выходили из подворотен, зачем-то собираясь под сенью шелестящих густой листвой высоченных тополей, о чем-то совещались, усевшись в огромный круг на корточках в местном парке, где хронически не работали фонари и где сгущавшийся весенними ночами прохладный сумрак дышал непостижимой угрозой. Я докурил сигарету и вернулся в комнату, где меня ждала заплаканная Венера.

– Я найду нашего сына, Венера, – твердо пообещал я. – Все, что нам нужно, – это чуточку больше взаимопонимания. Пацан взрослеет.

Я нашел его в Вильнюсе. Конечно, я пытался выяснить у него, по дороге домой, почему он это сделал. Я же отец. Но все, что я смог вытянуть из него, – это то, что он никогда не был до этого ни в Питере, ни в Вильнюсе. Очень глупое объяснение, но он чего-то недоговаривает. Странный парень. Я надеялся, что он образумится, когда у него пройдет переходный возраст. Ведь он лишь начинал сумбурно переживать неповторимую весну своей жизни.

А я вступал в осеннюю пору своего пути. Все чаще меня охватывала усталость, сопровождавшаяся необъяснимой уверенностью в том, что все самое интересное в моей жизни уже состоялось, прошло и что мне остается лишь наблюдать за багряно-золотым листопадом на алма-атинских улицах в пасмурные, дождливые дни, пребывая в то же время в непоколебимой уверенности, что обнажившиеся ветви кряжистых дубов и высоченных тополей нашего двора обязательно покроются свежей зеленой листвой – в свое время.

Когда распался Советский Союз, мы вдруг неожиданно получили практически полную свободу перемещений по свету. Последнее препятствие между мной и моей родиной в лице советского КГБ исчезло, и я наконец-то смог навестить свой родной Сайгон, так сильно преобразившийся за эти годы беспощадных войн. Город был изуродован не только и не столько шрапнелью или калеками у стены базара Бен Тхань, выросшими на пропитанном дефолиантами молоке своих изувеченных матерей. Гораздо сильнее сказывались на нем последствия удушающих тисков эмбарго, в которые молодую республику взяли вчерашние агрессоры, после своего военного поражения и вывода войск. В то же время чувствовалось, что грядут большие перемены. Пользуясь такими естественными преимуществами, как неистощимое трудолюбие многочисленного вьетнамского народа, его готовность к самопожертвованию, социалистическое правительство создало здесь колоссальный фонд дешевой рабочей силы для глобального рынка. Как экономист, я не мог не понимать, что эта стратегическая инициатива была долгосрочной и что через одно-два десятилетия, когда первый этап будет пройден, уровень заработной платы и всеобщего материального благосостояния неизбежно начнет свой неуклонный рост. В этом Вьетнам решил следовать по пути «азиатских тигров».

Пройдясь по бывшей рю Массиж и заглянув в здание главпочтамта, я вышел к каналу реки Сайгон, в которой мы когда-то так любили купаться с друзьями во время каникул. Вдалеке маячили знакомые очертания моей французской католической школы. Подойдя поближе, я убедился, что школы там больше нет, время и войны не пощадили милое моему сердцу здание. На его месте остались лишь руины, густо увитые плющом, словно бы олицетворявшие собой уходящую натуру колониального времени. Ирония судьбы в том, что я, вьетнамец, учился во французской школе, и это было круто для нашего времени. Когда мы сидели в джунглях, надо мной подтрунивали из-за плохого знания вьетнамского и лучшего владения французским, а иногда и не только подтрунивали. Но время смывает все, в том числе и такое милое французское прошлое Вьетнама, где было место Сартру и молодому божоле. Теперь я стою на руинах моей французской школы, а вокруг деловито снуют молодые вьетнамцы, которые ничего не помнят о тех временах. Мне вдруг представилось, что в Алма-Ате мой сын ходил в русскую школу, и я не знаю, что будет дальше. Время неумолимо, европейцы ушли из Вьетнама, а мы остались. Я не отделяю себя от них, я просто хочу, чтобы для прошлого тоже было немного места в молодых, энергичных азиатских государствах. Чтобы платаны, березки и тополя продолжали шуметь, и милые старые кварталы сохраняли свою безмятежность, и мы вместе с ними.