Вера Крыжановская - Бенедиктинское аббатство

— Может быть я действительно напрасно выбрал такой день для путешествия к герцогу, — проговорил Курт, — я никогда еще не чувствовал такой жары.

Он не знал, чему приписать беспокойство и смутную тоску, давившую его, но он испытывал что-то странное, лоб его горел. Он поднял голову: черные тучи начали затягивать все небо, и задул сильный ветер, поднимая пыль столбом.

— Поспешим, — сказал Курт, пришпоривая лошадь.

Но буря настигала их с головокружительной быстротой; поднявшаяся пыль ослепляла людей и животных, задерживая их движение. Наступила темнота; деревья гнулись от ветра, за свистом которого слышались отдаленные раскаты грома.

— Поспешим. Мы уже недалеко от замка! — повторял Курт.

Но лошади становились на дыбы с взъерошенной гривой, они чуяли опасность. Каждое живое существо искало, где приютиться.

Я стал против Курта, отрывая нити, связывающие меня с ним и приспособляя те, по которым должна была пройти молния, то есть с двумя тяжелыми и насыщенными электричеством тучами. Вдруг сверкнул ослепительный свет, который точно зажег небо. Я видел, как все озарилось, словно пожаром, и астральные нити сгорели с треском, как волос на огне. Молния пронзила тело Курта и сожгла на нем компрометирующие документы, а астральное тело в мгновение ока вырвалось из земной оболочки на свободу, и я крепко схватил его. Отца Луку постигла та же участь, и Бонифаций увлек его грешную душу.

При виде хозяина, распростертого на земле, пораженные оруженосцы шептали «Ave Maria»; они хотели поднять его, думая, что он только оглушен, но увидели, что от гордого и дерзкого рыцаря остался труп, покрытый полуистлевшей одеждой.

В ту же минуту над истощенной землей хлынул проливной дождь. Во время этого страшного урагана, о котором долго вспоминали в округе, молния ударила также в замок Мауффен; часть старой башни обрушилась, похоронив под своими развалинами сокровища, предназначенные для моей искупительной жизни.

Курт, оглушенный и не сознававший происходящий с ним внезапной перемены, пришел в себя и в испуге отшатнулся, узнав меня и Бонифация.

— Ты умер, неблагодарный; ты покинул на земле тело, под защитой которого считал себя неуязвимым. Ты оплатил изменой и клеветой за мою любовь, теперь ты не избежишь моего справедливого гнева. Я не хочу мстить за себя, налагая на тебя нравственную пытку, негодный; но я расстаюсь с тобою на три века. Я разрываю соединявшие нас узы и оставляю тебя своре врагов, которых ты приобрел путем своих преступлений. Неблагодарный паразит, которого я защищал и окружал любовью! Ищи другого покровителя, или пожинай то, что посеял.

Я откинулся назад, обрезая нити, связывавшие еще меня с презренным. Я видел, как его астральное тело корчилось от отчаяния и ужаса при виде черной тучи враждебных духов, которые хотели схватить его, чтобы обречь на муки, описанные духом Мауффена, и только мое присутствие сдерживало их.

— Отец! — Это слово болезненным воплем вырвалось из сердца негодного, всегда трусившего перед страданием и очередной опасностью. Мое астральное тело ощутило болезненный толчок: звук этот прозвучавший в воздухе, в прежнее время сделал меня рабом этого неблагодарного.

Я оставил его грудным младенцем, а когда вернулся из продолжительного путешествия, ребенок трех лет, белокурый и красивый, как херувим, протянул мне свои маленькие ручонки и произнес это слово, приковавшее меня к нему. Мне некого было больше любить, кроме наследника моего имени, надежду моей страсти. Всегда слово «отец», сказанное им, когда он страшился чего-нибудь или тосковал, делало меня слабым до ослепления; а в эту минуту, когда я хотел бросить его беззащитным на произвол его врагов, это слово потрясло меня и пробудило все воспоминания прошлого.

Как и тогда я был силен, а он слаб; как в детстве я охранял его своим любящим отцовским сердцем, так и теперь его слабый трусливый и несовершенный дух ничего не значил без поддержки моей железной воли, укрощавшей его врагов. Но, боясь собственной слабости и мгновенно припомнив все оскорбления и всю неблагодарность, вынесенные мной, я собрал всю свою энергию и, не внимая отчаянным жалобам духа, поднялся в пространство, пока друзья мои уничтожали последнюю соединявшую нас связь.

Как черная, густая завеса, враждебные духи накинулись на неблагодарного, оглушая его своими обвинениями, издеваясь над его слабостью, а потом увлекли его в пространство, чтобы он полюбовался на мучения, виновником которых был.