Антонин Ладинский - В дни Каракаллы

Когда Корнелин подъехал к месту строительства, к нему подошел озабоченный Диодор.

— Кажется, не успеем закончить к утру.

Префект начал сквернословить.

— Поспеши! Или я прикажу воинам, чтобы они повесили тебя на первом попавшемся дереве!

Архитектор дрожащими руками вцепился в свою хламиду. Что мог сделать жалкий раб архитектор, у которого уже не было в живых покровителя!

— Будет сделано все, что в человеческих силах, — сказал он дрожащим голосом и побежал к плотникам, чтобы поторопить их с окончанием работ.

При свете факелов можно было рассмотреть возникающий среди мрака грандиозный остов сооружения из бревен и досок. Его строили при помощи подъемных машин, и как раз в эту минуту воины стали с криками поднимать наверх, чтобы водрузить на костре, статую крылатого гения с венком в руке. Свет факелов скользил по потным спинам людей, суетившихся у костра, озарял кучи бревен и стоявших на дороге спокойных волов с ярмом на широких выях.

Корнелин подъехал вплотную к работающим, и Диодор, чтобы задобрить сурового префекта, стал ему рассказывать:

— Шесть лет тому назад хоронил отца, завтра будем сжигать тело сына. Летит быстротечное время!

И помню, как умирающий Септимий Север потребовал, чтобы ему показали урну, предназначенную для его праха. Император посмотрел на нее и сказал со вздохом: «Ты будешь хранить в себе того, кому тесен был весь мир!» Великого духа был человек!

— Как подвигается работа? — спросил Корнелин, не любивший болтовни в служебное время.

— Заканчиваем второй сруб, — ответил Диодор, — к утру закончим. Можешь быть спокоен.

Корнелин вопросительно посмотрел на префекта легионных кузнецов Ферапонта. Тот подтвердил:

— Диодор не солгал. Ты вполне можешь положиться на нас. У благовоний я поставил стражу.

— Хорошо. Какова будет высота?

— Сорок локтей.

Солдаты весело кричали наверху:

— Покойнику будет тепло!

— Есть на чем поджариться, как гусю!

— С такой высоты прямая дорога на небо!

— К богам!

Чтобы не слышать насмешек над почившим императором, — а оборвать болтунов он не решался, — Корнелин повернул коня и направил его бег в ту сторону, где находился лагерь. Оттуда доносился глухой гул. Очевидно, воины покинули шатры и шумели на легионном форуме.

Трибун поскакал в Эдессу.

Ждали прибытия Юлии Домны. Но труп разлагался. Не могло быть и речи о перевезении праха в Антиохию, где ритуал императорского погребения возможно было бы обставить с большей пышностью и где удалось бы найти более опытных бальзамировщиков. Впрочем, мало кто волновался по этому поводу. Все, от Макрина до последнего центуриона, хотели поскорее покончить с погребальной церемонией, чтобы заняться текущими делами, в надежде, что теперь жизнь на земле не будет такой беспокойной. Наконец-то погасли глаза, таившие в себе человеконенавистничество.

Император Марк Аврелий Антонин, которого называли в лагерях Каракалла, почерневший и страшный, несмотря на положенные на лицо белила и румяна — в спешке их взяли для такой надобности у какой-то блудницы, — в золотом лавровом венке, полуприкрытый пурпуром палудамента, покоился на смертном ложе, в сиянии высоких светильников, под колоннами северовской базилики, где в Эдессе происходят заседания трибунала. Около ложа стояли четыре бронзовые курильницы на изогнутых львиных лапах, но даже дым благовоний не мог убить запаха тления. В плывущих под потолком слоистых волнах фимиама поблескивала позолоченная статуя императора Септимия Севера, посвященная эдесцами гению великого африканца. Император стоял в позе оратора, произносящего речь перед легионами после победы над парфянами, в кованом панцире. В протянутой руке он держал свиток. На другую перекинулась пола воинского плаща. При свете светильников можно было даже рассмотреть олимпийскую улыбку и завитки раздвоенной бороды.

Осмотрев работы по возведению погребального костра, ибо Вергилиан все хотел видеть и знать, рассуждая, что именно теперь настало время написать книгу об императоре, мы поспешили в город, чтобы побывать в базилике.

К ней вели ступеньки высокой лестницы, на которых сидели и стояли верные до гроба скифы, несшие у тела императора последнюю стражу. Где-то поблизости тревожно ржали их кони, может быть, чувствовавшие близость трупа.

Скифы мрачно смотрели на посетителей, ревниво охраняя покой своего любимца. Но, рассмотрев пурпуровую полосу на тунике Вергилиана, они не препятствовали ему подняться к смертному одру. Мы очутились в длинном зале, в глубине которого блестели светильники, и направились на их сияние. Два каких-то человека склонились над ложем и, откинув покрывало, смотрели на искаженные смертью черты покойного. Это были Дион Кассий и Корнелин.