Эмэ Бээкман - Чертоцвет. Старые дети [Романы]

Алон вытащил из кармана полушубка варежки и сунул в них мерзнущие руки. Парни еще не просыпались, и он мог позволить себе понежиться.

В последнее время по утрам Алон ощущал, будто голова у него тоже стынет. Когда ему удавалось разогреть тело, то и в голове все как будто становилось на свои места. В мозгу, как часы, когда подтягивают вверх гирьки, громко начинала стучать мысль, бывшая источником его главной заботы. Он ведь не затем отмахал добрых триста верст, чтобы здесь, в лесу под Стрельной, прислушиваться к тому, как ноет его тело.

Обледеневшие стебли хрустели под тяжелыми сапогами Алона. Поскольку он стал насквозь хилым, то и страхи его были страхами человека хилого — хоть принимайся самого себя щипать. Кто его знает почему, но Алону померещилось, будто скот, отдыхающий под деревьями, околел и пар от их туловищ белой коркой застыл на спинах.

Алон зашагал бодрее, когда привязанные вечером к деревьям рогатые по одной поднялись и начали шумно отдуваться — из их влажных ноздрей в воздух поднялись белые облачка и, достигнув нижних веток елей, превратились в туман. Алон шел в середине стада и легонько похлопывал то одну, то другую скотину по шее. Шлепки падающих коровьих лепешек и шум испускаемой мочи звучали в ушах Алона приятной музыкой. Холод не успел сковать животных.

Алон спрятал варежки в карман, хлопнул ладонью об ладонь так, что казалось, из костяшек пальцев, точно из трута, разлетаются искры, и гикнул:

— Ого-гоо! У-ууу!

Алону всегда хотелось купить себе в Петербурге маленькую трубу, чтобы по утрам играть подъем. Но всякий раз, передав скот, он забывал об этом своем желании до следующего перегона.

Всю жизнь Алон больше всего любил начало дня, даже теперь, несмотря на ломоту в костях и одеревенелые суставы. По утрам ему всегда хотелось кричать и гикать, побуждая тем самым людей к деятельности. Он полагал, что если жизнь вообще как-то движется вперед, то лишь благодаря бодрящим утренним часам.

Когда сладко позевывающие и потягивающиеся парни явились на площадку и принялись отвязывать коров, Алон тоже не остался в стороне. Взяв хворостину, он заставлял животных двигаться. Пусть разогреются и вдохнут в себя искру жизни, ни одно животное не должно околеть до прибытия на место. И без того рогатый урвал для себя в пути кусок. Перебираясь через овраг, дряхлая больная корова сломала себе ноги. Алон приказал парням гнать остальных пятьдесят три животных на холм, а сам остался, чтобы прикончить корову. Именно тут Алон впервые почувствовал, что к нему подкралась старость. Рука никак не хотела подняться, чтобы оборвать жизнь животного. А ведь ему ох сколько раз приходилось совершать эту работу. При каждом перегоне скота старый черт, словно орел-стервятник, несся вслед за стадом и подстерегал добычу. Вечно какая-нибудь скотина либо околевала, либо получала тяжелое увечье, так что кровавой работы было не избежать. Рука у Алона была ловкая, он умел ударить дубинкой точно между рогов, и тотчас же глаза у оглушенного животного закатывались, и оно в беспамятстве падало на землю. Пальцы Алона были еще достаточно чувствительны, он мог нащупать на шее пульсирующую артерию. С годами острый нож словно прирос к поясу Алона. Шматы свежего мяса, как всегда, сваливали на одну из телег. Что ж, за день на их пути попадалось немало трактиров. Лишнее мясо превращали в деньги. Ночью Алону приходилось спать в той же телеге. И хоть ты клади не клади свежее сено, а запах крови все равно бил в ноздри.

В этом году Алон вынужден был скупать на ярмарках довольно-таки худосочный скот. Крестьяне словно с ума посходили — решили увеличивать дойное стадо. На продажу приводили лишь тощих бычков да старых издоенных коров. Эти доходяги едва передвигали ноги, их животы обвисли от трухи и мякины, а спины прогнулись. Цена на этих захудалых, правда, была ерундовой, но и в Петербурге за таких пригоршни золота не получишь.

Дюжину лет назад, когда на родине у Алона все лето лил дождь и вода угрожала смыть избы, картина на ярмарке была иной. В сентябре, меся жидкую грязь, мужики привели свою лучшую скотину на рынок, цены упали, и Алон двинулся с полуторастаголовым стадом в столицу. Проворные молодые коровы, подобно жеребятам, норовили бежать рысью, им не было дела ни до плачущих хозяек, едва успевших снять руку с шеи любимого животного, ни до хозяев, на этот раз не расположенных спрыснуть сделку, хотя Алон и выложил им на ладонь серебряные рубли. Годы неурожая создали вокруг Алона ореол благодетеля. Получалось, что его деньги помогали людям и впредь удерживать за собой хутор. Без таких, как Алон, многие лишились бы крыши над головой, и пришлось бы им тогда взять в руки посох нищего.