Эмэ Бээкман - Чертоцвет. Старые дети [Романы]

Лодка ткнулась носом в берег. Ява была в нерешительности — нога не поднималась, чтобы ступить в грязь. Еще раз поддавшись чувству смятения, Ява опять положила весло поперек корыта и села. Вокруг ни души, Яве не перед кем было стыдиться своей растерянности. Быть может, сотню лет назад там, где вода граничила с землей, сидела такая же, как она, не имевшая цели букашка. Быть может, через сотню лет кто-то где-то снова будет сидеть точно так же, задыхаясь в тисках собственной нерешительности. Ява раскинула руки. В обществе себе подобных — хотя первая уже умерла, а вторая еще не появилась на свет — ей стало немного легче.

Поначалу Якоб не посвящал жену в свою тайну. Уезжая из дома, он каждый раз с важным видом обещал Яве, мол, теперь все невзгоды останутся позади. У него, У Якоба, голова варит, уж он-то втащит в гору телегу жизни. Исчезновения Якоба совпадали с изменением погоды. Едва начинало таять, как Якоб подпоясывался, брал из сарая сани и испарялся в неизвестном направлении. Стоя в дверях, Ява следила за ним — сердце грызла забота, словно она провожала мужа на войну. Она старалась угадать, куда повернет Якоб там, за елями? Вода смывала отпечатки ног Якоба, шагающего по слякоти. Было бессмысленно бежать через поле, чтобы поглядеть ему вслед.

Несколько раз Якоб возвращался домой улыбающимся и протягивал Яве деньги. И тогда Ява, сбитая с толку уверенностью мужа, начинала сомневаться— уж не подводит ли ее память! Неужто они и впрямь жили до сих пор в нищете? А что, если неутомимый искатель счастья и раньше возвращался домой — в кармане деньги за аренду, а в душе — покой? И так изо дня в день, из года в год. Может, Ява просто не сумела разглядеть это?

Однажды вечером на Якоба напал стих — ему захотелось излить душу. Едва дождавшись, когда с той стороны, где спали дети, донеслось сладкое посапывание, он доверительно обнял Яву. В кровати было жарко. Рука Якоба была потной. Но Яве казалось, будто холодное насекомое совершает круги по ее шее. Круги все сжимались и сжимались, пока ледяная игла не впилась ей в шейную артерию. Болезненная точка пульсировала, дробилась на сотни новых насекомых, которые с бешеной скоростью сновали у Явы внутри и плели сеть из ледяных нитей.

Ява ощущала, что ее тело покрылось изнутри изморозью. Она не произнесла ни единого слова. Никогда раньше она бы не поверила, что может всерьез бояться своего мужа. Якоб, который думал, что держит за хвост синюю птицу, вскоре тихо захрапел. Ява подавила дрожь, не легко было отделаться от ощущения холода.

Пожалуй, только роды утомили Яву так же, как в эту ночь слова Якоба.

Яве захотелось, чтобы никогда, ни в одну из зим, ни разу, не было ни одной оттепели. Но природа не считается с желаниями людей, и Ява поняла, сколь бесплодно было ее желание. Тогда в ней вспыхнул гнев. Чудо еще, что стенки заиндевевших сосудов сумели противостоять этому кипению крови, Ява подумала, что тому неведомому ей столяру, наверно, не спится от ее мыслей. Кто, как не он, мог толкнуть Якоба на такой путь!

Вор, жена вора, дети вора! Комната была полна людей, отмеченных злым роком. С потолка в упор на Яву глядели черные глаза ночи.

Мать Явы даже цветка ромашки не сорвала на чужом дворе.

Яве была знакома та дубовая роща, куда Якоб ходил воровать. До нее верных двенадцать верст. Выходит, с наступлением темноты Якоб отправлялся туда и тщательно обшаривал рощу. Убедившись, что ни одной души поблизости нет, он доставал из-под полы пилу. Жертва упорно сопротивлялась, сердцевина у дуба как из железа. Зубья пилы со скрежетом вгрызались в ствол. Потом приходилось пускать в ход топор, обрубать сучья, а затем разрезать дерево на ровные чурбаки. Вор в поте лица зарабатывал свой хлеб. Если б возле рощи не протекала река, преступление вскоре обнаружили бы. А тут вода заглатывала ветки, уносила их вниз по течению или увлекала на дно русла. Для этого Якоб прорубил во льду прорубь. Покончив с деревом, он обкладывал пень мохом и камнями.

Еще до того, как начинало светать, он отправлялся в обратный путь; сани скользили по растаявшему снегу, оставляя в грязи глубокие борозды от полозьев, до тех пор пока сгорбленная и задыхающаяся фигура не останавливалась у задней двери дома столяра.

Может быть, Якоб искал у своей жены одобрения? А может, он ожидал сочувствия или нежности?

Ява лежала рядом со своим мужем словно безжизненный чурбан, словно предательски срубленное под покровом ночи и оторванное от корней дерево, которому отсекли ветки.