Говард Фаст - Спартак

— Ночи очень длинные, — признался капитан. — Через полчаса это место будет совсем другим. Торговцы овощами придут, и молочники со своими коровами, фрахтовщики и рыбаки и прочие и так далее. Это занятые ворота. И сегодня утром гладиатор идет туда. Он кивнул на крест, который теперь был расплывчатым, серым и наполовину видимым в утренней темноте.

— Будет большая толпа? — спросил Красс.

— Ну, сэр, вначале не так много, но днем будут подтягиваться. Я должен признать, что есть особенное удовольствие наблюдать распятого человека. Сегодня к полудню ворота и стены вокруг будут битком набиты. Вы могли бы подумать, что, увидеть его один раз, вполне достаточно, но не так на самом деле получается.

— Кто этот человек?

— Я не могу сказать. Просто гладиатор, насколько я знаю. Очень хороший, я полагаю, и я почти мог бы пожалеть бедного дьявола.

— Сохраните свое сочувствие, капитан, — сказал ему Красс.

— Я не имел в виду это, сэр. Я имел в виду, что всегда чувствуешь что-то к последнему из munera.

— Если вам нравятся математические вероятности, их munera началась давным давно. Должен быть последний человек.

— Полагаю, что да.

Последний час закончился. При дневном свете начался первый час. Луна исчезла, и небо было похоже на грязное молоко. Утренний туман лежал повсюду, кроме темной линии великой дороги, бесконечно тянущейся на север. Непреклонный и изможденный стоял крест на фоне светлеющего неба, а затем на востоке, бледно-розовое сияние стало предвестником восходящего солнца. Красс был рад, что он решил не спать. Его дух приветствовал мучительно — горькую сладость первого рассвета. Рассвет всегда представляет собой смесь печали и славы.

Маленький мальчик лет одиннадцать подошел, неся кувшин в своей руке. Капитан у ворот приветствовал его и забрал у него кувшин.

— Мой сын, — объяснил он Крассу. — Каждое утро он приносит мне горячее вино. Вы бы не могли поздороваться с ним сэр? Это будет означать для него много. Впоследствии он запомнит. Его нееврейское имя — Лихт, а собственное имя — Марий. Я знаю, что самонадеянно просить об этом, сэр, но это многое значило бы для него и меня.

— Приветствую Мария Лихта, — сказал Красс.

— Я тебя знаю, — сказал ему маленький мальчик. — Ты генерал. Я видел тебя вчера. Где твой золотой нагрудник?

— Это была медь, а не золото, и я снял ее, потому что было очень неудобно.

— Когда у меня будет такой, я никогда не сниму его.

— Так живет Рим, слава и традиции Рима будут жить вечно, — подумал Красс. Он был очень тронут — определенным образом — этой сценой. Капитан предложил ему кувшин.

— Отхлебнете, сэр?

Красс покачал головой. Теперь, вдалеке, раздался барабанный бой, и капитан отдал кувшин мальчику, чтобы тот его подержал и прокричал подробные приказы у ворот. Солдаты выстроились вдоль обоих створок открытых ворот, опираясь на свои щиты, они подняли вверх тяжелые копья. Это была трудная позиция, она раздражала Красса, поскольку он подозревал, что, если бы его там не было, не было бы фантастической игры с оружием. Барабанный бой приближался, и на широкой аллее, шедшей от ворот к форуму, показались первые ряды военного оркестра. Теперь восходящее солнце коснулось крыш самых высоких зданий и почти одновременно струйка людей появилась на улицах. Они двинулись к воротам и звукам военной музыки.

Было шесть барабанов и четыре флейты; затем шесть солдат; затем гладиатор, голый, с крепко связанными за спиной руками; затем еще дюжина солдат. Это была важная деталь для одного человека, и этот человек не выглядел очень опасным или очень сильным. Затем, когда он подошел ближе, Красс пересмотрел свое мнение; опасный, безусловно, такие люди опасны. Это видно по его лицу. В его лице не было открытой сердечности или искренности, которые можно увидеть в Римском лице. Лицо его было ястребиным, крючковатый нос, кожа, плотно натянутая на высоких скулах, тонкие губы и глаза, зеленые и ненавидящие, как у кошки. Его лицо было полно ненависти, но ненависть была невыразительной, как ненависть животного, а лицо было маской. Фигурой он был невелик, но его мышцы были упруги как мяч или кожаный ремень. У него было всего два свежих пореза на теле, один через верхнюю часть груди и один сбоку, но ни один из них не был очень глубоким и кровь на них сильно запеклась. Однако под порезами и повсюду он представлял собой настоящий гобелен из рубцовой ткани. Палец отсутствовал на одной руке, а одно ухо было отрублено вровень с черепом.