Говард Фаст - Спартак

Массажисты закончили. Четыре раба соскользнули со столов и вокруг них обернули длинные шерстяные плащи, саваны, как их называли, и повели через двор в столовую. Гладиаторы уже были на утренней трапезе, каждый мужчина сидел, скрестив ноги на полу, и ел со столика стоящего перед ним. У каждого мужчины была чашка кислого молока и миска с пшеничной кашей, приготовленной с кусочками свинины. Ланиста кормил хорошо, и многие из тех, кто пришел в его школу, впервые наелись, как это делает осужденный, прежде чем пригвоздить его к кресту. Но для четырех, которые должны были выступать на арене, было только немного вина и несколько полосок холодного нарезанного цыпленка. Никто не сражается с набитым брюхом.

Во всяком случае, Спартак не был голоден. Они сидели отдельно от других, четверо, и они разделили отвращение к еде. Они потягивали вино. Они съели полоску — другую мяса, и иногда они смотрели друг на друга. Но никто не говорил, это был их маленький остров молчания в грохоте речи, заполнявшем зал. И другие гладиаторы не смотрели на них и не платили им чрезмерным вниманием. Это была любезность последнего завтрака.

Теперь было общеизвестно, как составлены пары. Все знали, что Спартак сразится с черным, и это будет кинжал против сети и трезубца. Все знали, что Фракиец и Еврей составят вторую пару. Спартак умрет, и молодой Фракиец умрет. Это была вина Спартака. Он не только лежал с Германской девчонкой и всегда говорил о ней, как о своей жене и не иначе, как о своей жене, — но он заставил мужчин полюбить его. Ни один из гладиаторов, сидевших в зале, не могли это явно выразить. Oни не знали, почему это произошло или как именно это случилось. У человека есть способ; у человека есть тысяча маленьких жестов и действий. Любезные манеры Фракийца, застенчивое лицо с полными губами и сломанным носом — все это противоречило качествам, которые заставили бы людей принять его суждения, прийти к нему с опасениями и ссорами, прийти к нему для успокоения и решения. Но когда он решил, они делали то, что он сказал. Когда он говорил с ними на своей мягкой, любопытно акцентированной Латыни, они приняли его слова. Он говорил с ними, и они были утешены. Казалось, он счастливый человек. Он поднял голову, что было странно для раба; он никогда не склонял голову; он никогда не повышал свой голос, и он не был зол. Его довольство выделило его, и он шел таким путем, в этой нечестивой компании обученных убийц и потерянных людей.

— Гладиаторы — животные, — часто говорил Батиат. — Если думать о них как о людях, потеряешь всякую перспективу.

Простой факт заключался в том, что Спартак отказался быть животным, и по этой причине он был опасен, и при всем его мастерстве владения кинжалом и при всей стоимости его проката, Батиат предпочел прибыли видеть его мертвым.

Завтрак закончился. Четыре привелегированных, как они иронично называли себя на собственном слэнге, гуляли сами по себе. Сегодня утром они были неприкасаемыми. Им не нужно было разговаривать или прикасаться. Но Ганник подошел к Спартаку, обнял его и поцеловал в губы; это было странно, и цена была высока, тридцать ударов плетью, но среди гладиаторов было мало тех, кто не почувствовал, почему он это сделал.

Много раз в последующие годы Лентул Батиат вспоминал это утро, и много раз он подвергал его исследованию и пытался понять, можно ли приписывать ему последующие потрясения. Однако он не был уверен, что можно, и он не мог принять факт, что то, что произошло потом, произошло потому, что два Римских хлыща хотели увидеть частный поединок до смерти. Не проходило ни одной недели, без частного показа поединков одной, двух или трех пар на его собственной арене, и он не мог не видеть, что этот слишком отличается. Это заставило его задуматься о судьбе некоего многоквартирного дома, дома, которым он владел в городе Риме. Эти многоквартирные дома, или insulae, как они назывались, обычно признавались одним из лучших капиталовложений, которые мог сделать деловой человек. Они не подвергались ни одной из превратностей торговых предприятий; они приносили стабильный и в большинстве случаев растущий уровень дохода, и этот доход можно было бы увеличить. Но определенная опасность была из-за этого увеличения дохода. В начале, Батиат купил два дома, один четырехэтажный и один пятиэтажный. В каждом было двенадцать квартир на этаже, и каждая квартира стоила ее арендатору около девятисот сестерциев ежегодно.

Батиату не потребовалось много времени, чтобы понять, что человек, заинтересованный в получении прибыли, достраивает этажи. Безынициативные падальщики владели низкими домами; богатые мужчины-небоскребами. Ланиста быстро довел пятиэтажный дом до семи этажей, но первая пристройка к четырехэтажному дому привела к его обрушению, что обременило его не только с огромной потерей, но и смертью более двадцати его арендаторов, что означало дополнительные расходы на взятки. Что-то вроде того же добавления количества и итогового изменения в качестве осуществилось здесь, относительно гладиаторов, но Батиат знал, что в своей практике он не хуже, чем большинство ланист, и, действительно, лучше многих.