Иван Ботвинник - Скиф

— Нет. — Никий с надеждой глянул на хмурых судей. — Еще в начале голода, вняв советам брата моего, благородного начальника стражи дворцовой, я роздал безвозмездно все запасы.

— Ты хотел подкупить народ… Мы знаем: ты злоумышлял на жизнь Митридата-Солнца. Ты и твои сообщники обещали мятежникам открыть ворота и перебить всех скифов. Ты об этом скажешь?

— Не знаю…

— Твой сын Персей переписывался с греческими риторами. Они пересылали ему речи Цицерона, бахвальства Рима, позорящие Солнце и унижающие народ Понтийский кличкой варваров.

— Не знаю.

— Ты должен был заявить на сына.

— Кому не жаль свое дитя?

— Царь не пощадил!

— Он царь, а я… — По опухшему, болезненно вздутому лицу Никия текли слезы. — Я плохо воспитал сына. Простите глупого ребенка.

— Отец, ты — эллин! — крикнул Персей. — Не унижайся перед варварами. Пусть спрашивают меня. Я не боюсь их. Ненавижу варваров!

Судьи после этого не задавали никаких вопросов.

Геро, простоволосая, в слезах, прибежала к Филиппу. Дворцовая стража не хотела пустить ее, но она умолила. На заре казнили Персея и Никия. Их уже не спасти. Несчастная не винит брата своего мужа — он был бессилен помешать злодеянию, но она осталась с пятью маленькими дочерьми, шестое дитя носит под сердцем… Ее свекровь от горя лишилась языка и ног. А теперь их всех гонят из родного гнезда… Если Филипп не скажет, что дом принадлежит ему, вся семья, все его родные останутся без крова…

Филипп смог прийти в дом брата только вечером.

Запущенные купеческие хоромы Никия выглядели уныло. Геро со спутанными волосами и расцарапанным в знак скорби лицом встретила его причитаниями. Девочки испуганно жались друг к другу. Увидя Филиппа в боевых доспехах, маленькая Гермиона закричала:

— Не забирай маму!

Он хотел приласкать малютку, но Гермиона вырвалась из его рук, взвизгнула и, дрожа от страха, забилась в угол.

Боги обрушили на него новую кару: теперь на руках у него чужая семья, параличная мачеха, сестра Бупала, запуганные дети, а он — кто он для них? Один из палачей их отца, мужа, сына… Огорченный, растерянный, он повернулся к выходу — и остолбенел: покрытая дорожной пылью, в истоптанных сандалиях, со странническим посохом в руках, в выгоревшем на солнце покрывале, в дверях стояла слепая Евния.

— Евния? Кто тебя привел?

— Никто. Сама пришла. Мне снилось: ты в беде, один, тоскуешь и зовешь.

— Из Херсонеса? Одна сквозь кордоны мятежников? Ласточка не пролетит.

— А я прошла. Меня, слепую, не тронули ни дикие звери, ни люди с копьями. Я сказала, что бреду к больному сыну в Пантикапей. Солдаты пропустили меня. У них тоже есть матери.

В любящей нежности Евнии растворились все его горести. Отходили заботы, таяла скорбь.

Однажды он признался:

— Ни с одной возлюбленной я не был так счастлив, как с тобой.

Евния смутилась.

— Ты говоришь это, чтобы утешить меня…

— Ты не видишь себя и не знаешь, как ты прекрасна! — горячо возразил Филипп. — Всю жизнь я искал тебя!

— А я ждала, когда ты найдешь, — чуть слышно ответила Евния. — Не, смела надеяться, но ждала… — и, спрятав на его груди голову, еще тише добавила: — Я сестра твоя…

Филипп задумался. Нельзя было допустить, чтобы в случае его смерти Евния стала бездомной скиталицей. Но как помочь ей? Брак с рабыней, хотя бы и вольноотпущенной, бросит вызов всему Пантикапею. После подавления заговора, чтобы не озлобить еще больше население, было запрещено даже заикаться о равенстве племен и освобождении рабов, — как отнесется к его просьбе царь?

Филипп не видел Митридата со дня казни заговорщиков. Однако старый Понтиец принял его милостиво.

— Не хотел тревожить тебя в твоем горе. Но мне очень не хватало твоих забот… ждал, когда сам придешь…

— Я пришел, — Филипп помедлил с просьбой.

Митридат выслушал его без особого восторга.

— Радость плохая. Мои полководцы женятся на слепых рабынях… Совсем ты непонятен мне. Тебя научил этому Аридем? — и сердито крикнул: — Постой, куда ж ты? Возьми у моего казначея диадему из сапфиров. Ведь твоя подруга красива? Ты всегда был разборчив.

— Солнце, она добра, красота и добро — рядом…

Митридат задумался.

— Да, может быть, ты прав. — И вдруг лукаво сощурился: — А знаешь, почему я не приблизил Тамор?

Филипп нахмурился.

— Я боялся участи Армелая. Ух и красотка ж была она! Единственная женщина, чьей прелести я испугался. Я позорно бежал из ее спальни. Ты взял ее чары. Если боги пошлют тебе дочь, все мои еще не родившиеся воины погибли.