Юрий Могутин: Сокровища Аба-Туры

Князь Ишей понял, что без жертв ему казаков не взять. Каждый приступ к острожку уносил жизни двух-трех кыргызов. Огненные духи забирали у Ишея лучших нукеров. Поющие же стрелы кыргызов редко достигали цели.

Томские татары бились заодно с казаками. Зелейных припасов у осажденных становилось все меньше, и томские татары подбирали кыргызские стрелы и стреляли ими в нападавших. Одной такой стрелой убили они дерзкого князца Кара-Килиша, лучшего Ишеева таныша — приятеля.

Узнав о смерти Черной Тетивы [11] Кара-Килиш значит «Черная Тетива». , Ишей решил вырезать урусов до единого.

Подобно лавине его летучая конница волна за волной накатывалась на острожек, чтобы тут же беспорядочно отступить, оставляя убитых и корчившихся в конвульсиях единоверцев. Его нукеры, прославленные его стрелки, посылавшие из своих скорострельных луков шестьдесят стрел в минуту, оказались беспомощными перед простым мужеством русинов.

Тогда Ишей пошел на хитрость: велел обмотать стрелы просмоленным мхом, поджигать их и стрелять в бревна тына. Но поджечь острожек не удалось. Казаки вовремя тушили загоравшиеся бревна.

И решил князь Ишей перейти к долгой осаде острожка. Замысел князя был прост и рассчитан наверняка: не взяли урусов стрельбой, так доконает их голод. Ишей позаботится, чтобы к осажденным не попало и ячменного зернышка.

Порешив так, князь снова обрел уверенность в себе и воинственное расположение духа. В самом деле, у него была тьма преимуществ перед загнанными в мышеловку, голодными казаками. У Ишея были и свежие лошади, и оружие, и еда. Задабривая князя, паштыки посылали ему все, даже людей.

Шла четвертая неделя осады. Перед юртой Ишея барана жарили. Янтарные капли жира скатывались в костер. В воздухе стоял жирный запах жареного мяса. А казаки в это время доедали последние сухари. Кончились сухари, и тогда съели единственную в острожке собаку. Бажен Константинов приказал сдирать с бревен кору, растирать ее и печь из муки той горькой «хлеб».

К концу седьмой недели в сарае помер аманат. Его даже не стали закапывать. У всех в голове было одно: такая же участь ждет и их, и каждый что-нибудь жевал — кто кусочек смолы, кто кору с дерева. От того в животах нещадно урчало да сильней есть хотелось.

Встала над казаками голодная, сухая смерть, пересчитывала последние дни их жизни. Некоторых уже на спину положила: глядите последний раз провалившимися глазами в холодное чужое небо…

…Однажды ночью нежданное счастье свалилось на казаков: неунывающий Федор Дека утащил из-под самого носа кыргызов стегно мяса — отрубил у убитой лошади ногу с мякотью.

Спохватились кыргызы, пустились вдогонку. Ослабевший от голода Федор, с трудом перебирая ногами, тащил драгоценную ношу к острожку. Ноги плохо слушались его. Уже возле самой головы его свистели стрелы. Один из кыргызов пригнулся к холке лошади и метнул в казака волосяной аркан.

— Братцы, братцы, бра!.. — захлебнулся Дека. Петля захлестнулась вкруг горла. Казак упал на колени, хрипя, но не выпуская из рук лошажью ногу. И быть бы служилому на том свете, но тут из-за тына сухо треснул одинокий выстрел, и упал кыргыз с развороченной грудью, страшный крик его распорол сумрак. Прежде чем погас этот вскрик в пространстве, тишина огласилась визгом настигавших Деку кыргызов. Так и вбежал Федор с петлей на шее и лошажьей ногой в руках. А на пятках у Федора, разгоряченные погоней, влетели в открытые ворота двое кыргызов.

— Затворяй ворота! — хрипло выдохнул сотник. Казаки гурьбой налегли на тяжелый щит. Плененные, заметались кыргызы по острожку. Почерневшие и осунувшиеся, пропахшие, порохом, казаки молчаливой стеной шли на зарвавшихся степняков. Те затравленно крутились на своих лошадях, бросаясь из угла в угол.

— Бей убивцев! — истошно закричал Дека и, как был с веревкой на шее, косолапо, по-медвежьи, двинул на кыргызов. Толпа казаков загудела, как улей. Кыргызов сдернули с коней и бросили под ноги. Били долго и бестолково, с торопливым наслаждением, вымещая горечь поражений и голодные недели. Ругались по-черному на всех известных им языках. Били, вымещая на степняках ненависть к кыргызским и русским кровососам.

А когда на снегу остались кровавые лохмотья, разошлись, потупясь, — всяк к своей бойнице. И было на душе у каждого премерзко.

Два месяца держались казаки в осажденном острожке. Уже давно были съедены обе лошади убиенных кыргызов. Стали варить ременную, пахнущую лошадиным потом, упряжь, резать на кусочки, как лапшу, и есть.