Гор Видал - Император Юлиан

Двор Констанция был во многих отношениях наихудшим со времен Домициана. Евнухи царствовали повсюду. Они возвели прочную стену между императором и остальными людьми. Всякий, имевший несчастье в чем-либо не потрафить одному из них, был обречен. Он тут же попадал в лапы Меркурия, прозванного "комитом сновидений" за исключительное умение отыскивать крамолу в совершенно безобидных, на первый взгляд, снах, или в руки Павла по прозвищу "Цепь" - тот, как никто другой, умел нанизывать одно на другое звенья бесконечной цепи мнимых измен. Поскольку император не желал никого слушать, кроме евнухов, ни о каком правосудии не могло быть и речи. Во всем государстве не было человека, который чувствовал бы себя в безопасности. Не исключение и члены царствующей фамилии, особенно такие, как я, - принцепсы с правом престолонаследия.

Изучая историю, я понял, что историки недооценивают значение посредников, которые зачастую узурпируют реальную власть. Двор нам обычно представляется в виде колеса, в центре которого государь, а от него во все стороны расходятся спицы - вельможи и чиновники. Все они служат ему, а он наделяет их властью. На самом деле все обстоит как раз наоборот: правят те винтики, которыми крепятся спицы. К Констанцию просто никого не подпускали. Единственный человек, имевший к нему ежедневный доступ, был евнух Евсевии, поэтому власть императора была во многом номинальной. Государственные дела вершили многочисленные придворные партии, которые в зависимости от обстоятельств то возникали, то распадались.

Когда читаешь в придворных хрониках о тех неделях, что я провел в Милане, можно подумать, что мы с Констанцием только и делали, что встречались, беседовали о государственных делах, обсуждали военную стратегию - словом, жили дружно, одной семьей. Между тем за весь месяц я виделся с ним четыре раза. Первую нашу встречу я описал выше, вторая произошла в тот день, когда меня сделали цезарем.

Я был провозглашен цезарем 6 ноября 355 года, в консульство Арбециона и Лоллиана. Констанцию нужно отдать должное: в постановке церемоний ему не было равных. Я льщу себя надеждой, что превзошел его во многих отношениях, но знаю: мне никогда не сравниться с ним в умении напускать на себя необычайно величественный вид. Стоило ему появиться перед толпой, и всем становилось ясно: это Август. Когда же я выхожу к народу, никто не испытывает ни малейшего благоговения; полагаю, мне в какой-то мере симпатизируют, но при этом - ни малейшего трепета. Им, наверное, кажется, что я похож на учителя риторики. А куда денешься - и вправду похож!

В тот день на главной площади Милана выстроились войска в полной парадной форме, а в дальнем конце площади возвели помост, украшенный римскими орлами и драконами - гербами императорской фамилии. Должен признаться: когда высшие армейские чины вели меня к помосту, я передвигался с трудом - у меня ломило все тело. Целыми днями я упражнялся с копьем и мечом. Я был совершенно разбит, а мои наставники, боюсь, испытывали ко мне одно лишь глубочайшее презрение: я казался им пустозвоном, предпочитающим болтовню войне и ничего не смыслящим в военном деле. Передо мной, разумеется, они были сама учтивость, но за спиной мне частенько приходилось слышать их приглушенные смешки. Между прочим, я с удивлением обнаружил, что совершенно не выношу насмешек. Одним из достоинств философии считается то, что она якобы закаляет дух и делает человека неуязвимым для насмешек. Некоторым философам неприязнь толпы доставляет даже удовольствие, но только не мне. Возможно, здесь говорит голос крови. Я, в конце концов, потомок трех императоров, и мысль о том, что в глазах молодых здоровяков-офицеров я выгляжу изнеженным слабаком, была для меня невыносима. Я решил не жалеть себя, пока не превзойду их во всем. Но в тот день я еще был далек от своей цели: от чрезмерных тренировок у меня свело все мышцы, и я был еще более неуклюж, чем обычно.

Как только я приблизился к помосту, зазвучали трубы и послышались приветственные крики. Легионы расступились, образуя проход, и появилась золоченая колесница. На ней ехал Констанций; он был облачен в пурпур, на голове золотой шлем, украшенный головой дракона. Когда император проезжал мимо меня, я заглянул ему в лицо. Он смотрел сквозь меня, как слепец Гомер! Во время церемоний государь не замечает простых смертных.

Сойдя с колесницы, Констанций медленно и величественно взошел на помост - правда, впечатление слегка портили кривые ноги. С высоты помоста он благосклонно выслушал приветственные крики легионеров и подал мне знак подняться. С чувством идущего на эшафот я вскарабкался по крутым деревянным ступеням и занял предназначенное мне место рядом с Констанцием… чуть не написал - место в истории, что, в конечном счете, соответствует истине. Хорошо это или плохо, мое имя уже занесено в многовековую летопись, начатую именем Юлия Цезаря, а когда будет перевернута ее последняя страница, не в силах предсказать никто.