Гор Видал - Император Юлиан

Несколько слов в заключение: Оривасий держал со мной пари на одну золотую монету, что Констанций отомстит Юлиану за обман Марцелла. Я думал иначе и выиграл. Зиму мы провели в Сансе, унылом провинциальном городишке к северу от Вьена. Эта зима едва не стала для всех нас последней.

Юлиан Август

После вышеописанных побед я отправился на зимние квартиры в чудесный городок под названием Сане. Особенно хорош был он тем, что я в нем находился на почтительном расстоянии от моих врагов - Флоренция во Вьене и Марцелла в Реймсе.

В эти месяцы мы с Еленой почти не общались. Ее окружали придворные дамы, с которыми она прибыла из Милана. По-моему, такой образ жизни ее вполне удовлетворял, хотя ее здоровье из-за трудных родов пошатнулось; к тому же она была уже немолода. С Еленой я всегда чувствовал себя неловко: никак не мог забыть, что она сестра моего врага. Долгое время мне было не ясно, на чьей она стороне. Я достоверно знаю одно: между нею и Констанцием велась оживленная переписка (позднее эти письма были кем-то уничтожены при очень таинственных обстоятельствах). По этой причине я следил за собой, чтобы не сболтнуть в ее присутствии лишнего и не возбудить у Констанция ненужные подозрения. Необходимость сдерживаться меня сильно тяготила.

Лишь однажды Елена дала мне понять, что имеет некоторое представление о том, что у меня на душе. Дело было в декабре. Мы только что скудно пообедали в моем кабинете - его было легче отапливать, чем парадные залы. Чтобы стало тепло, достаточно было поставить несколько жаровен с угольями - по крайней мере, мне этого хватало, Приск же без устали ныл, что я хочу превратить его в сосульку. Мы с Приском, Оривасий и Саллюстий возлежали за столом в одном конце комнаты, Елена сидела со своими дамами в другом. Одна из дам исполняла греческие песни.

Как это бывает после обеда, мы лениво переговаривались. Сначала речь зашла о военной ситуации, которая складывалась неблагоприятно. После взятия Кельна, несмотря на мою победу, армию по распоряжению Флоренция отвели в Реймс и Вьен. Вновь, как и в первую зиму во Вьене, я был цезарем без принципата, но только на сей раз на мне лежала большая ответственность. Даже глухой зимой германцы продолжали делать набеги на города и деревни, сжигая и громя все на своем пути. В результате мне с двумя легионами приходилось оборонять близлежащие городки. В этих операциях, возглавляемых мною, было задействовано две трети войска, а между тем сам Кнодомар поклялся, что повесит меня до наступления весны. Ну что ж, как говорит старая пословица: "Седло надели на быка - не по нем эта ноша!" В довершение всего, среди солдат, особенно итальянцев, участились случаи дезертирства.

- Всем дезертирам следует отрубать головы, и непременно перед строем, - мрачно изрек Саллюстий.

- Не так-то просто казнить дезертира, - желчно отозвался Приск. - Сначала его нужно поймать.

- У нас есть только один выход - разгромить германцев, - заключил я. - Если мы это сделаем, никто и не подумает бежать. В победоносной армии дезертиров не бывает.

- Но у нас нет ни побед, ни армии, - съязвил Приск, как всегда, не в бровь, а в глаз.

- А императору только того и надобно. - Оривасий не счел нужным понизить голос, и я сделал ему предостерегающий знак. Елена все слышала, но не подала виду.

- Я твердо убежден, мой брат и соправитель, божественный император, искренне желает, чтобы мы как можно скорее выбили германцев из Галлии. - На самом деле я не получал от Констанция ни слова с тех самых пор, как мы встали на постой в Сансе. Причиной тому, как мне думалось, был мой отказ вернуться во Вьен.

Приск попросил меня прочесть что-нибудь из панегирика Евсевии, который я в это время сочинял. Я послал за писцом, он тут же принес рукопись. Я начал читать и через несколько страниц почувствовал, что мое сочинение никуда не годится: ему явно не хватало изящества, о чем я и сказал вслух.

- Это, вероятно, потому, что ты пишешь почти искренне, - лукаво заметил Приск. Все рассмеялись.

Во Вьене я написал пространный панегирик Констанцию, который - могу признать без ложной скромности - можно с точки зрения стиля и композиции считать образцом этого рода изящной словесности. Даже Констанций, прочитав его, понял, какой это шедевр, и собственноручно написал мне благодарственное письмо с невероятными ошибками. После этого я взялся за панегирик императрице, и это оказалось гораздо сложнее. Приск был несомненно прав: все дело в том, что я питал к Евсевии искреннее уважение. Кроме того, для меня было вопросом чести не выдать то, что мне известна ее роль в моей судьбе. Это меня связывало. Искусство написания панегириков не обязательно исключает правдивость, но истинные чувства автора здесь совершенно не важны. Главное в этом жанре - не правда, а искусная выдумка.