Владимир Микушевич - Воскресение в Третьем Риме

Стояло у самого Белого моря сельцо Святосхимово. Судя по названию, на месте села таился когда-то старообрядческий скит. При советской власти сельцо получило статус города, а прежнее название села преобразовалось в Осоавиахимовск. В городе Осоавиахимовске (в бывшем Святосхимове) Чудотворцеву и предстояло находиться «вне тюрьмы».

Чудотворцев пошел по адресу, указанному ему на почте, среди других изб разыскал избу, построенную из почерневших от ветра, но все еще добротных бревен, и постучал в дверь. Ему открыла сухощавая старуха в платке, заколотом по-старообрядчески. Похоже, приход Платона Демьяновича не был для нее неожиданностью: она обратилась к нему по имени-отчеству до того, как он ей представился. Старуха даже знала, где Платон Демьянович будет работать и сколько будет получать: триста рублей в месяц. За комнату она спросила с него сто рублей, вызвавшись за эту же сумму обстирывать его и готовить ему. Наверняка она слышала и о денежном переводе, полученном Чудотворцевым на почте, так что предложила ему молоко от собственной коровы, и цена за клетушку в избе с отоплением, освещением и обслугой скоро перевалила за двести рублей. Чудотворцев, окончательно забывший в заключении счет деньгам, рассеянно согласился. Старуха продолжала брать с него эти деньги и тогда, когда обслуживанием Чудотворцева занялась другая.

Когда Чудотворцев пришел в следующий раз на регистрацию, его вежливо попросили подождать. У Чудотворцева мелькнула даже мысль, не собираются ли водворить его обратно в тюрьму, благо ее здание виднелось в окне. Но через несколько минут Чудотворцеву предложили пройти дальше по коридору Дверь, обитая черной клеенкой, напомнила ему кое-что, и ассоциация оказалась правильной: за дверью Чудотворцева ждал товарищ Цуфилер. Чудотворцев и без яркого света узнал его тусклый образ. У Платона Демьяновича заныли ребра; он привык, что товарища Станаса сменяет товарищ Марина. Но на этот раз Цуфилер был один. Он вежливо осведомился о здоровье Платона Демьяновича (оно оказалось лучше, чем могло бы быть) и преподнес собеседнику новые, усовершенствованные очки. Очки прямо относились к предмету дальнейшего разговора. Товарищ Цуфилер вручил Чудотворцеву письмо. Оно было на немецком языке с частым, но непоследовательным использованием готических букв, почерк был странный, и нельзя сказать, чтобы разборчивый. Чудотворцев сразу разобрал только обращение: «Негг de Merveille» и подпись: «Klingsohr». И то и другое выглядело как мистификация. Платон Демьянович признался, что ничего не может разобрать, и товарищ Станас положил перед ним распечатку письма. Стиль письма был странен, как почерк. Автор старался выдержать в письме тон старомодной австрийской любезности, но в тяжеловесно вежливые обороты, претендующие на интеллектуализм и поэтичность, вторгались резкие, даже вульгарные выражения, более уместные для политических митингов. Чудотворцев сразу же обратил внимание на фразу: «У кого нет чувства истории, тот подобен глухому или уроду». Далее речь шла о красотах архитектуры, автор писал о них с несомненным знанием дела: «Колдовское очарование Флоренции и Рима, Равенны и Сиены или Перуджи, а как прекрасны Тоскана и Умбрия». Автор письма явно умел ценить это колдовское очарование и писал о нем, чтобы убедить адресата в своей посвященности, чтобы адресата по возможности очаровать. Чудотворцев уловил особый свет, проливаемый на письмо следующей фразой: «Думаю, что Сицилия тоже чудесное место». Чудотворцев понял соотношение этой фразы с подписью «Клингсор». В этом свете раскрывался и вопрос автора к адресату, а также деловое предложение, с которым Клингсор обращался к господину де Мервей. Автор письма просил уточнить местоположение замка де Мервей в Пиренеях и назвать условия, на которых этот замок мог бы быть приобретен.

– И кто же такой господин Клингсор? – спросил Чудотворцев, сам не решаясь поверить своим догадкам/

– А как вы думаете? – кажется, улыбнулся Цуфилер в своей ускользающей зыбкости, но он не стал настаивать на том, чтобы Чудотворцев первым назвал имя, которое тут же назвал сам: Адольф Гитлер.

Это имя действительно приходило в голову Платону Демьяновичу, когда он читал письмо. Он был неплохо знаком со стилем Гитлера. Среди немецких публикаций, почему-то доводимых до его сведения в тюремной камере, присутствовали не только многочисленные, пространные речи фюрера, но даже «Mein Kampf», и Чудотворцев уделил известное внимание в «Оправдании зла» феномену Гитлера, как он его понимал. Но чтобы на это упоминание откликнулся сам Гитлер… Тут было над чем задуматься, тем более что Чудотворцев писал по-русски, писал в одиночном заключении и отнюдь не рассчитывал на распространение своих опусов за границей, а получение письма оттуда в то время почти наверняка влекло за собой арест и лагерный срок; что же касается письма от Гитлера, получатель такого письма мог быть и расстрелян без дальнейших околичностей. Чудотворцев, конечно, подумал об этом, поднимая глаза на Цуфилера, и Цуфилер понял его мысль, поспешив заверить Чудотворцева, что расстрел ему не грозит, «несмотря ни на что», – подчеркнул Цуфилер; даже в тюрьму Чудотворцева возвращать не собираются.