Валерио Манфреди - Тиран

При этих словах толпа пришла в движение. Многие встали, оглашая зал восклицаниями, обращенными к Диоклу:

— Прочь с дороги! Мы хотим получить своих павших отцов и сыновей! Ты говоришь так только из зависти!

Однако собравшиеся в своем большинстве продолжали молчать. Было очевидно, что речь Диокла оказала на них определенное влияние.

Наконец, архонты [16] Высшие должностные лица в Древней Греции. решили поставить на голосование горячо обсуждавшиеся в течение дня вопросы, касавшиеся похоронных церемоний за счет государства, с воз-дачей почестей павшим, и вынесения решения о возможности возвращения Гермократа в город.

Первое предложение было принято, второе — отвергнуто, снова с очень небольшим перевесом голосов.

Тем не менее группа граждан выступила с инициативой: приговорить Диокла к изгнанию за некомпетентное командование армией и за трусость перед лицом врага. Предложение одобрили огромным большинством, как будто горожане чувствовали себя виноватыми за то, что отказали в праве вернуться одному из самых доблестных сынов Сиракуз, и хотели компенсировать это ссылкой его главного соперника.

Гермократ во второй раз за последнее время получал приказ об изгнании из родного города. Не принесло никакого облегчения и то обстоятельство, что Диокла тоже приговорили к ссылке. Новости эти сообщили ему делегаты Народного собрания. Тот, кто выступал от их имени, делал это явно неохотно, видно было, что ему очень неловко, и еще более не по себе ему стало, когда Гермократ не удостоил его никаким ответом, только склонил голову на грудь и презрительно промолчал.

Заговорил Дионисий:

— Вы можете забрать погребальные носилки с останками своих погибших и воздать им последние почести, как они заслуживают. Чем раньше вы уйдете, тем лучше.

Посольство без промедления двинулось в обратный путь и через час было уже в городе. Носилки поставили в ряд на агоре, чтобы каждая семья могла опознать своих близких. Если благодаря браслету из ивовой лозы удавалось выяснить личность погибшего, то его имя вырезали на дереве носилок. Если же имя было невозможно определить, надпись гласила: «αγνωτο», то есть «неизвестный»; в том же случае, когда на носилках покоились фрагменты тел разных людей, рядом стояло слово «πολλοι» — «многие».

Возвращение останков оживило боль родителей и родственников, и ночь напролет во всех кварталах города звучали плач и стоны. На следующий день справили похороны. У стен города зажгли погребальные костры, и огонь поглотил то, что пощадили собаки и стервятники. Остывший прах раздали родственникам, чтобы те предали его земле.

Арета тоже участвовала в церемонии, так как среди погибших был ее двоюродный брат, к которому она всегда испытывала привязанность. Девушка уже собиралась уходить, желая добраться до дома прежде, чем наступит ночь, как вдруг услышала, что кто-то преследует ее; она ускорила шаг.

Нетрудно было сообразить, что в такую пору только рабыня или уличная девка может бродить одна. Ощущение тревоги обострилось. Не оборачиваясь, она пошла еще быстрее, переходя на бег, желая только добраться до дверей дома и запереться изнутри. Шаги преследователя тоже стали торопливее и тяжелее, как и ее сердцебиение. Потом внезапно все стихло.

Арета остановилась и обернулась. Никого. Она вздохнула с облегчением и поспешно двинулась дальше, но, едва завернув за угол, столкнулась с человеком в темном плаще и невольно вскрикнула.

— Тсс! Сиопа! — приказал ей властный голос.

— Дионисий! — воскликнула Арета, узнавая мужа.

Голову и лицо его скрывал капюшон.

— Иди вперед, не останавливайся. Я последую за тобой до самых дверей.

Так они и следовали друг за другом по улицам квартала Акрадина до дома с навесом. Почему-то только сейчас она заметила, что на виноградной лозе и на фиговом дереве, растущем как будто из самой стены, прямо возле входа, уже распустились листочки. Арета достала из сумки ключ, отперла дверь и впустила мужа внутрь, потом поспешно закрыла замок на два оборота, бросилась Дионисию на шею и крепко обняла. Тот прижал ее к себе и долго так держал, не произнося ни слова.

— Приготовить тебе ужин? — спросила Арета.

— Я не голоден, — ответил Дионисий.

— Как мой отец воспринял решение Народного собрания?

— Плохо. Как же еще?

— Что он теперь будет делать?

— Думаю, мы вернемся в Селинунт. Больше нам некуда податься.

— На сей раз я отправлюсь вместе с вами. Мне нечего тут делать.