Валерио Манфреди - Тиран

Лептин принялся пить большими глотками, после чего рухнул на пол. Тогда Дионисий сделал знак Аксалу. Тот поднял несчастного и отвел его в его палатку.

Еще до рассвета Дионисий навестил его. Брат лежал и лихорадке, лицо его по-прежнему оставалось распухшим, но он сумел произнести:

— Мне жаль… я хотел… хотел…

— Знаю, — ответил Дионисий. — Ты всегда был таким и никогда не изменишься. Это я дурак, раз продолжаю полагаться на тебя. Я должен был бы убить тебя, казнить за неповиновение…

— Так исполни это, — с трудом ответил Лептин. — Я не боюсь умереть.

— Я уже потерял Дориска и Битона, — сказал Дионисий, — и не могу потерять и тебя тоже. А сейчас спи. Постарайся прийти в себя…

— Что вы решили? прохрипел Лептин.

— Союзники хотят атаковать армию Гимилькона.

— Они правы.

— Они ошибаются. Если нас разгромят, Сиракузы падут. Мы вернемся в пределы городских стен.

Лептин промолчал, но, выходя, Дионисий слышал, как он плачет.

Возмущенные намерением своего командира уклониться от сражения, италийские союзники решили вернуться в свои города. С другой стороны, трудно было предположить, что многотысячное войско сможет находиться в стенах Сиракуз на протяжении многих месяцев.

Филист в ту ночь не спал, он уединился в своей палатке и до рассвета писал свой дневник.

Город встретил Дионисия трауром. Из многих домов раздавались рыдания женщин, оплакивавших павших в бою сыновей, на многих окнах висели черные флаги и ветви кипариса. Стены домов украшали оскорбительные надписи, поносившие тирана. Всего за несколько часов воспоминание о блистательной прошлогодней победе стерлось из памяти людей. Теперь в их душах царила лишь горечь поражения, страх перед будущей неопределенностью, жгучая боль из-за понесенных потерь.

Филист, вернувшись в Сиракузы, заперся в своем доме, расположенном неподалеку от моря, откуда вскоре увидел, как флот Магона беспрепятственно подступил к городу и блокировал оба порта и гавань. Он сел за стол и продолжил свои записи.

Это была самая большая катастрофа, когда-либо случавшаяся с Сиракузами на протяжении всей их истории. Полис потерял большую часть флота, многие жители погибли ужасной смертью среди волн, проткнутые трезубцами, словно рыбы, один за другим. После возвращения Дионисия все стали судачить, будто он намеренно подвергал столь великой опасности городские войска против заведомо превосходящих сил противника, при этом не рискнув жизнью ни одного из своих наемников. В самом деле, ведь первые оставались свободными людьми, способными рано или поздно потребовать восстановления демократии. Вторые же составляли опору власти тирана.

Дионисий отреагировал на распространение подобных сплетен безжалостно и жестко. Он велел арестовывать всех, кого подозревали в их распространении, в том числе на основании простого доноса. Несмотря на военные поражения и огромные жертвы, которые по его вине несли его сограждане, он по-прежнему пребывал в твердом убеждении, что является незаменимым вождем в борьбе против их смертельного врага — карфагенян и что в столь ключевой для выживания родины момент внутренние распри следует искоренять без колебаний. В ходе этих жестоких чисток пострадало также немалое число членов Братства. Могущественное общество, всегда поддерживавшее Дионисия в его восхождении к власти, не преминуло послать ему свое предупреждение: восемь из его наемников были обнаружены мертвыми в разных частях города, еще двое — в самой крепости Ортигия. Всех восьмерых поразили в сердце стрелами с изображением дельфина на древке. Как бы для того, чтобы показать ему: Братство вездесуще. Кроме того, количество убитых наемников в точности равнялось числу уничтоженных членов Братства.

Не кто иной, как Иолай, обратил на это обстоятельство внимание Дионисия.

— Смотри, — сказал он, — они хотели дать тебе понять, что ты не можешь их трогать, или они заставят тебя заплатить. Они продемонстрировали тебе, что способны нанести удар, как им угодно и когда угодно.

Дионисий ответил только:

— Я сведу с ними счеты в другой раз.

Он пребывал в слишком плохом настроении и не желал обсуждать произошедшее. Кроме того, он понимал, что Иолай прав, но не хотел это признавать. Единственную голику надежды в тот период принесло ему рождение второго ребенка Аристомахи. Это тоже оказался мальчик, его назвали Нисей.

На следующий день с наступлением ночи Филист покинул свой рабочий стол и отправился в Ортигию, чтобы нанести визит Лептину, все еще не поправившемуся и лежавшему в лихорадке.