Михаил Попов: Ломоносов: поступь Титана

Полуденное солнце слепит глаза ярым светом и того больше — потом. Донимают мошка, слепни и овода. Пора сделать передышку. В затинке за скальным козырьком промысловики разводят костерок. Офоня затевает варить житную мусейку, а Михайле велит проведать лошадей.

Лошади стоят в неглубокой бочажке. Они выбрали самое лучшее место. Тут и вода, тут и кормежка — по бережкам густо зеленеет молодая осока. А главное — здесь не так лютуют овода.

На обратном пути Михайла заглядывает в подлесок. На кочкарнике полно голубели, но ягода еще зеленая, попадается морошка, но она только-только закрасела. Чтобы не возвертаться с пустыми руками, Михайла срывает на заварку пук смородных листов.

Не торопясь похарчившись, пошвыркав духовитого питья, промышленники подстилают потники, под головы устраивают седла и сладко вытягивают босые, прикрытые холстинкой ноги. Торбинки сыскные полны — роздых они, слава Богу, заслужили…

…Сон Михайлы нарушают какие-то звуки. Его так сморило, что он не в силах поднять головы. Доносится перестук, похожий на цокот копыт, различаются человеческие голоса, а их перекрывают заполошные вопли озерных чаек. Наконец разомкнув глаза, Михайла опирается на сомлелые руки, садится и выглядывает из-за камней. У основания мыса, на котором они с Офоней разбили бивак, видны оленьи упряжки, люди в широких одежках.

— Офоня, — кличет Михайла. Напарник ворочается, козонками суемно продирает глаза.

— Чего?

— Гляди. — Михайла поводит головой.

Офоня поднимается на колени.

— А-а, — в голосе его нет ни тревоги, ни интереса. — Лопари. Тута стоянка их. — И уже отворачиваясь, роняет: — Ништо. Места всем хватит.

Офоня принимается осматривать собранные камни. Как грибник на опушке леса перекладывает пестерь, чтобы освободиться от бросовых грибов, так и он, вывалив на мешковину торбинку, осматривает повторно каждую находку. Иные камешки обивает острым молотком, иные дробит, превращая в кардех, а потом из россыпи выбирает отдельные крупицы. Михайла, глядя на напарника, тоже берется за торбинку. Она не столь полна, как у Офони, однако тоже увесиста. Иные камушки, по погляду Офони, Михайла откидывает — это «пустыри», их, к стыду его, набралось немало. Иные складывает в дерюжный мешок. Иные, как поучает напарник, дробит, извлекая из дресвы малые крупицы и зернышки.

Работа спорится. Между делом Михайла не выпускает из внимания пришельцев. Они разбивают стоянку. Олени уже выпряжены. Уже поставлен чум, рядом стяжаются жерди другого. Меж чумами затевается костер. Весело пыхает языкатый огонь. Сушь — чего ему чадить? Тем паче вереску. Кресалом о камень чиркни — мигом пламя займется, никакого трута для разживления не понадобится.

День клонится к вечеру. Жара спадает. С озера тянет свежестью, комарье и овода отступают к опушке. Солнце, уже спокойное и рдяное, повисает над серединой озера. И тут в стане лопарей начинается заметное оживление. Они выстраиваются долгой вереницей. Передние что-то собираются поднимать. С этой минуты Михайла уже не отводит от них глаз.

Вереница людей приходит вдвижение. Передние, по всему видать мужчины, несут на плечах лодку. По размерам это оморочка, какие долбят иные мужики на Курострове. Но по виду иная. Нос ее украшает — теперь Михайла явственно видит — оленья голова, увенчанная рогами. Изображение такой лодки Михайла видел на валуне. Вот туда, к валунам, мимо их с Офоней залёжки, видать, и шествуют эти люди. Впереди мужчины, облаченные в легкие малицы и оленью обутку, позади на небольшом расстоянии женщины, одетые точно так же, но ярче и наряднее.

Михайла с Офонасием по-прежнему хоронятся за каменным уступом: один, стоя на коленях, с жадным любопытством наблюдает чужой обряд; другой — сидя на подстилке, не перестает твердить обережную молитву.

Подойдя к валунам, на которых оставили заповеди их предки, лопари ставят лодку возле уреза воды, потом простирают руки к рдеющему солнцу. Доносятся их гортанные голоса — чуть хрипловатые мужские и более тонкие женские. У каждого рода своя молитва, у каждого свой бог. А кто ближе к истине — рассудит время.

Обряд завершается. Мужчины наклоняются и сталкивают лодку в воду. Она плавно устремляется на закат, к пылающему солнцу. Лодка явно не пустая — тяжесть ноши угадывалась в походке носильщиков. Но что там? Что на дне лодки? Узнать охота — просто страсть! Михайла не выдерживает, подымается в полный рост, а потом — для верности — вспрыгивает на валун.