Берды Кербабаев - Решающий шаг

— Что, Артык, конь не пошел? Или продал?

Иван Тимофеевич любил коня Артыка. Когда Артык, приезжая, ставил гнедого у ворот, Чернышов вы-ходил с ломтиком хлеба, иногда с кусочком сахару, и гнедой ласкался, наклонял голову с белым пятном.

Артык вздохнул и ответил не сразу. Он взглянул на то место у ворот, где обычно привязывал гнедого, и еле выдавил из себя:

— Нет у меня больше коня. Забрали.

Анна Петровна, хоть и не очень хорошо понимала по-туркменски, всплеснула руками:

— Украли? — переспросила она.

— Нет, не украли, а взяли силой, — ответил ей по-русски Василий Дмитриевич. — Это называется — реквизиция.

— Все поборы да сборы, — когда это кончится? — покачала головой Анна Петровна и, взяв со стола пустые тарелки, пошла к очагу.

Чернышев знал, чем стали военные поборы и реквизиции для дейхан: туркмены не отбывали воинской повинности, зато налоги на крестьян в Туркмении были еще выше, чем в России. Понимал он и то, как тяжела была для Артыка потеря единственного коня, и не знал, чем утешить парня. Обычные слова сочувствия только обидели бы молодого, горячего туркмена, видимо сильно расстроенного всем пережитым.

Когда Анна Петровна вернулась к столу с котлетами, Василий Дмитриевич, стараясь по-своему облегчить тяжелое состояние Артыка, говорил по-туркменски:

— Гость, ты смирись! Ты молод, здоров, тебе пока еще ничего не страшно. А огонь войны чего не захватит, чего не сожрет? Ты спроси у меня! Мой старший брат погиб на войне с японцами в Порт-Артуре. Другого брата после войны и революции пятого года бросили в тюрьму, а потом сослали в Сибирь. Там он и умер, схватив чахотку. Еще один брат, моложе меня, ушел на войну с немцами и убит под Варшавой. А самый младший брат тоже больше года, как ушел на фронт, и полгода уже нет от его никаких вестей. Одна мать перенесла столько жертв. Вот что такое война! А за что льется русская кровь, ради чего? Ради счастья родины? Как бы не так! За родину и я бы своей жизни не пожалел... — он отвернулся и долго кашлял, хватаясь руками за впалую грудь. Лицо у него посинело, руки тряслись.

Приступ кашля прошел, но Василий Дмитриевич уже не мог говорить. Тяжело дыша, он вынул из кармана коробочку с махоркой и дрожащими пальцами стал свертывать цигарку. Он даже не заметил, что Анна Петровна уже поставила перед ним тарелку с котлетой.

Артык, не сводя глаз, смотрел на Василия Дмитриевича, на его встрепанные рыжеватые волосы и бледное, худое лицо, на кургузую парусиновую куртку с обтрепанными рукавами и на растоптанные до дыр брезентовые туфли. Несчастья, выпавшие на долю одной семьи, поразили его. Действительно, это не потеря папахи или кибитки. Артык забыл о коне. Ему было жаль этого несчастного, обездоленного человека, хотелось спросить его: «У тебя есть еще брат?» — но так он и не спросил и только смотрел, с какой жадностью тщедушный человек глотает табачный дым.

— Артык, что же ты? — раздался над его ухом голос Анны Петровны. — Есть, есть надо! — она показала на тарелку с двумя маленькими котлетками и желтоватым от соуса рисом. — Да и вы бросайте курить, Василий Дмитрич, — обратилась она к другому гостю. — Хватит уж вам растравлять грудь табачищем-то!

— Нет, Анна Петровна, вы этого не понимаете, — отозвался Василий Дмитриевич. — Покуришь, — оно как будто и легче на душе становится.

Впрочем, он тут же обкуренными пальцами загасил цигарку и принялся за еду. Вслед за ним взялся за вилку и Артык. Он почувствовал сильный голод. Захотелось взять руками комки рубленого мяса и отправить в рот один за другим. Но русские не понимают этого удобного способа еды. Приходилось ковырять котлетку трезубой вилкой, осторожно нести небольшие комочки ко рту, а когда они сваливались с вилки, подхватывать их левой рукой и класть обратно в тарелку. Анна Петровна сжалилась, наконец, над Артыком и дала ему ложку.

А Василий Дмитриевич опять заговорил:

- Жив я или умер — семье не лучше и не хуже. Какое жалованье у будочника? Не хватает даже на хлеб. А семья большая. Не во что одеть ребятишек. Они у меня худые, как неоперившиеся галчата. Только и живу надеждой, что снова, как в пятом году... — Он неожиданно оборвал свою речь и обратился к Артыку: — Так что ты не особенно горюй, парень. У тебя если и возьмут лошадь, даже если отнимут кибитку, голова цела останется. У тебя все живы и здоровы. А если...

Он не договорил и махнул рукой, но Артык понял недосказанное: «Если война будет продолжаться, то и тебе несдобровать».