Роман Литван - Мой друг Пеликан

Во-первых, дорогой читатель, если ты знаком с моими предыдущими писаниями, ты знаешь, что твое самочувствие для меня превыше доброго куска торта на моей тарелке, а о куриных каплях я не пишу, разве что попадется в полный рост курица, не только несущая золотые яйца, но и сама золотая; «я» моего рассказа совсем не обо мне. Во-вторых, в-третьих и в-десятых — внимание! в этом-то самая штука: не будет отныне никакого «я». Нет, не будет.

И баста!

Как странно у человека получается та или иная судьба.

Вот он стремился в эту комнату на втором этаже над кубовой, где жил Пеликан, и попал в эту комнату.

И жизнь его пошла так, а не иначе.

Впрочем, Володя Литов на трезвую голову понимал, что его жизнь в любом случае пошла бы не как у всех.

В любом случае.

Он был чокнутый. Белая ворона. Прóклятый — так в сердцах говорила мама. Она была родом из дореволюционной украинской провинции, из тех евреек, которые умеют делать тяжелую работу наравне с мужчинами. Широкой мужицкой кости, она обладала недюжинной физической силой, и в то же время в ней, наряду с острым, подвижным, ироничным умом, была степенная, неспешная мудрость, свойственная вдумчивым, памятливым мужикам, умеющим не только смотреть, но и видеть, и сравнивать.

Володя, в отличие от матери, был с ленцой, несколько нервный и худощавый, если не сказать тщедушный. В детстве родители баловали его.

Но занявшись физическими упражнениями, он быстро нарастил мышцы и показывал чудеса ловкости и выносливости на брусьях, на перекладине, на канате. На короткое время стал всесильным. Полным господином своего тела. Мог встать на голову, пройтись на руках по голицынскому спортзалу на глазах темноволосой Маришки, гордой полячки, занимающейся гимнастикой тут же в своей группе.

Собственно, для нее он и старался. И с легкостью, к своему удивлению, достиг многого. В своем развитии. А что касается Маришки — задолго до наступления зимы Малинин Юрка поздравил его с восхитительной победой, после того как случайно встретил их, поздно вечером возвращающихся с прогулки.

Но что такое у студентов вечер или ночь, или утро? Временные понятия стерты, размыты. С тем же основанием можно было заметить, что они возвратились в общежитие среди ночи. Дверь женского корпуса оказалась закрытой. Пришлось стучать, будить вахтершу. Маришка нервничала, отстранялась от Володи, становясь чужой и недоступной. Будто не ее он ласкал только что на холодном ветру, под моросящим дождем, и не целовал полуоткрытый для поцелуя рот. И смешивались запахи двух дыханий, мокрые щеки и носы касались, а по волосам текла дождевая вода, заползая за воротник.

И как податлива была высокомерная полячка…

Володя Литов, придерживая левую руку, пошел по тропинке к своему дому. Рука ныла под повязкой: началось какое-то противное нытье с поддергиваньем до самого плеча. Врачиха в Перхушкове, та, что забинтовала ему кисть три дня тому назад, посоветовала не разбинтовывать как можно дольше. Пусть, сказала она, мясо прирастет на свое место.

Она просто приложила и не стала пришивать отрезанный кусок, болтающийся на малюсеньком клочке кожи. Все было оставлено так, как еще раньше в общежитии сделала Фаина, эта полузнакомая, полуздешняя сестра милосердия. Володя взмахнул ракеткой, неловко оступился, его качнуло влево, к окну, и левая рука пробила насквозь оба стекла. Кровь полилась обильно. Он испытал минутное головокружение, похожее на потерю сознания. Если бы Фаина не подхватила его под мышки, он бы скорей всего упал на пол. Она потащила его по коридору за угол холла, он плюхнулся на диван, ничего не видя, испытывая щекочущий, унизительный стыд. Фаина достала чистый, довольно большой платок, замотала руку, крепко стянула, и так и осталось потом.

Он не хотел, чтобы серые посредственности, эта посредственная серятина Леондрев и прочие зубрилы, скучнейшие, кислые мудаки — жалели его! Он ждал Маришку, из-за нее торчал и торчал у теннисного стола и бесконечно долго ждал; комната ее была на этом этаже. Не явилась, видно, не знала о его присутствии, а может, проигнорировала, занявшись уроками: променяла встречу с ним на занятия и зубрежку.

Более всего тревожило Володю, как бы минутная его слабость, когда он побледнел и зашатался на бесчувственных ногах, не была поднесена ей в чьем-либо издевательском изложении.

Он вдруг увидел, как слева и справа от тропинки в деревьях и кустах сгущается непроницаемая тьма, но если посмотреть выше наискось между линией горизонта и небом, отчетливо было видно, что воздух окрашен, он и ночью имеет цвет. Слабо-фиолетовое, сиреневатое наполнение, даже чуть-чуть с кровавинкой.