Карин Эссекс - Фараон

Я умоляю тебя не идти по стопам тех, кто не знает прощения, но последовать примеру, поданному твоим дядей, которому я служил и которого мы оба любили. Удовольствуйся тем, что моя борьба не принесла тебе вреда, но в конечном итоге вознесла тебя и сделала еще более могущественным.

Царица любима своим народом и живет ради его защиты. Александрийцы предложили ей защищать город от твоих войск, тем самым обрекая себя на смерть, но царица не приняла их предложения. Она потребовала, чтобы они с миром сдались тебе и пригласили тебя в город. Она правит разумно и милостиво. Лишь по случайности она оказалась втянутой в борьбу между нами, разгоревшуюся после смерти Цезаря. Я потребовал от нее стать моим союзником из-за ее богатств и выгодного стратегического положения ее царства. Связывая свою судьбу со мной, Клеопатра не понимала, что это сделает ее твоим врагом. Вспомни, что она сражалась против убийц Цезаря, когда они угрожали границам Египта, и при этом даже рисковала собой.

Дети же, как и все дети, невинны.

Прошу тебя не забывать, что мы связаны узами крови. Моя мать происходит из рода Юлиев, она — троюродная сестра твоего отца и дяди. Мои дочери — твои племянницы, им нужна твоя защита. Антулл чтит твою сестру как родную мать. Сделай так, чтобы мои дети не заплатили за честолюбие своего отца, но получили свою часть моего наследства. Пусть они выполнят гражданский долг, налагаемый на них обстоятельствами рождения. Не ради себя, но ради чести и в память о безупречной службе рода Антониев Римской республике я убеждаю тебя не навлекать позор на мое имя и на моих детей.

Цезарь всегда говорил, что трусливый правит мечом, а великий — милосердием. У тебя, несомненно, больше нет причин бояться. Царица желает лишь мира, хочет просто прожить остаток дней в царстве своих предков. Как и ее отцу, ей нужен лишь титул, уже пожалованный ей Сенатом, — «друг и союзник римского народа». Как римлянин, я даю тебе слово, что она будет приветствовать тебя.

Это мое последнее требование, и оно должно быть уважено согласно воле богов и нашим священным обычаям.

Она проснулась в одиночестве. День еще не настал, но Антоний уже ускользнул прочь, не разбудив ее. Он оставил на постели записку: «После всего, что мы пережили вместе, что еще я могу сказать? Я люблю тебя».

Вот так все и будет отныне, каждый день, до конца ее жизни. Она будет просыпаться и видеть пустое место на постели рядом со своим холодным телом. Не будет объятий, в которых можно спрятаться от жестокости мира, не будет наслаждения, способного усилить радость победы или умерить боль поражения. Не будет запаха масла и мускуса на простынях. Они заключили горестную сделку, и она проиграла единственный спор, который всегда проигрывала Антонию.

Когда она пыталась убедить его изменить мнение, он сводил ее с ума своими сократическими насмешками. «Кто может сказать, что ты более удачлива? Я не завидую тебе, моя царица, потому что ты будешь жить в мире, где правит тиран, а я буду веселиться среди богов». Быть может, он был прав.

Когда она спросила его, будет ли он приносить жертву перед битвой, он рассмеялся и ответил: «Я и есть жертва, Клеопатра». Он намерен сражаться столько, сколько сможет. Именно этого он и желает. Сражаться и умереть от меча римского воина, быть может, некогда обученного им самим.

Антоний снова и снова проигрывал в уме этот маневр. Он не думал, что сумеет заставить себя подставить горло под чужой удар: слишком много лет он совершенствовался в искусстве боя. Но в нужный момент отбросить щит и кинуться на клинок, поймав удивленный взгляд убийцы, потрясенного таким стремлением к смерти, — это подойдет, так сказал Антоний. Он хотел погибнуть сражаясь, а не от собственной руки. Он, любивший жизнь и все, что она несет, не верил, что сможет украсть у себя хотя бы день, поскольку, несомненно, каждый день дарит нам маленькие удовольствия, сокрытые среди огромных горестей. Ради этих даров, больших и малых, он и жил.

Антоний принял египетские верования о том, что мертвые в иных планах существования продолжают вести ту жизнь, которую вели на земле, и намеревался перейти в иной мир, словно фараоны древности. Однако в небесное царство его должна отправить рука другого человека. Слишком велика его воля к жизни.

Клеопатра горестно размышляла об этом, когда Хармиона зажгла в комнате лампы и приступила к облачению царицы. Явился Ирас с орудиями своего ремесла, открыл было рот, но его госпожа быстро заставила его умолкнуть. Ирас разложил гребни, шпильки, ленты и самоцветы, которые вплетал в волосы Клеопатры; тем временем верная служанка омыла тело царицы. Клеопатра прошла через этот обычный ритуал, не замечая, как ее вытирают полотенцем и опрыскивают благовониями, как разглаживают складки платья и укладывают локоны вокруг лица. Ее сознание пребывало с Антонием, который вывел свои войска из города, навстречу рассвету.