Иван Кошкин - За нами Москва!

— Будем надеяться, не свалятся, — сухо ответил лейтенант. — Значит, так, людей из третьего забирай себе, пользы от такого взвода все равно нет. Как с патронами?

Медведев достал записную книжку в клеенчатом переплете, перелистал замусоленные страницы.

— К «мосинкам» сто семьдесят две обоймы, к моему «дегтярю» два диска, к берестовскому — полтора, еще пять сотен россыпью. К немецким винтовкам — девяносто три патрона, к их пулемету — две ленты по пятьдесят патронов. К автоматам немецким восемь магазинов и сто пятьдесят восемь патронов россыпью. Гранат: противотанковых двенадцать, «эфок»…

— А с провизией? — впервые вступил в разговор комиссар.

— Сухари, — коротко ответил старшина, — хлеба есть немного… Двадцать три, немецких — семь.

— Воевать можно, — кивнул Волков.

— В общем, воевать придется на голодный желудок, — вздохнул Гольдберг.

— Меня больше беспокоят раненые, — честно признался комроты. — Почти треть людей у нас небоеспособны… Что там такое?

На поляну, шатаясь, выбежал младший сержант с перевязанной головой. «Кошелев, — вспомнил лейтенант. — Командир отделения у Берестова. Он, кажется, из студентов».

— Он с Василь Андреичем пошел, — встревоженно сказал старшина.

Сердце Волкова упало, он затравленно оглянулся, ожидая, что лес взорвется стрельбой и чужим криком. Но все было тихо, и, приглядевшись, ротный успокоился: младший сержант был не напуган, а, скорее, взволнован.

— Женька, в чем дело? — на другом конце поляны поднялся, опираясь на немецкий пулемет, красноармеец Зверев.

После уничтожения немецкого самолета бывший студент механического факультета, а ныне боец Красной Армии Максим Зверев ходил в героях, да и во время атаки показал себя с наилучшей стороны, застрелив в траншеях трех гитлеровцев. Свой ДП он отдал товарищам, а себе взял тяжелый и страшный МГ–34. Отыскав в ранце убитого пулеметчика наставление по вражеской машине, Зверев быстро освоился с новым оружием и доложил ротному, что готов воевать с немецким пулеметом. Роясь в трофеях, дотошный технарь нашел даже два запасных ствола, менять перегревшиеся при стрельбе, и асбестовые рукавицы для этой процедуры.

— Без паники, — строго сказал лейтенант, видя, что за Максимом подхватились остальные. — Кошелев, в чем дело?

— Там… — Кошелев побледнел и вдруг прислонился к сосне.

— Ты чего контуженый бегаешь, филолух хренов? — рявкнул вдруг Медведев. — Свалишься — еще и тебя тащить!

— Там… — Студент махнул рукой куда-то на север: — Наши! Врач и медсестра… И шофер с ними. Андрей Васильевич их сюда ведет.

— А ты-то чего прибежал?

— Там… Помочь нужно. — Младший сержант тяжело сполз на землю. — Я извиняюсь, я контужен…

Бывший студент наклонился в сторону, и его вдруг тяжело и сухо стошнило.

— Женька, ты чего? — Зверев подбежал к товарищу.

— Контузия, — сказал Гольдберг, наклоняясь над Кошелевым. — Чем помочь-то? Там что, кто-то ранен?

Тот помотал головой и содрогнулся в жестоком приступе сухой рвоты.

— Сутки не ели, — спокойно заметил Медведев, — блевать и то нечем. Это пройдет. Товарищ лейтенант, разрешите, я сбегаю? Возьму отделение…

Лесную тишину разорвал женский крик. Дикий, выворачивающий вопль взлетел над деревьями и тут же оборвался, словно женщине с размаху зажали рот.

— Медведев, за старшего! — быстро скомандовал лейтенант. — Второе отделение — за мной!

Кричали недалеко, метрах в ста, а в такой глухомани звуки теряются быстро. Рота ушла от опушки километра на полтора, и продиравшемуся сквозь заросли Волкову оставалось только надеяться, что по лесу не шастают охотнички в серой форме. Он запоздало подумал, что надо было прихватить карабин, и, на бегу расстегнув кобуру, выхватил ТТ. Все это было, конечно сплошным нарушением Устава, и Гольдберг будет абсолютно прав, если взгреет дурного комроты по-комиссарски. Однако сейчас Волков мог думать только о том, что где-то рядом кричала женщина. Ротный, наверное, проскочил бы мимо, но тут слева из кустов раздалось мычание, словно кто-то пытался выть с закрытым ртом, и успокаивающий голос Берестова. Лейтенант медведем проломился через орешник и оказался на маленькой прогалине. У сломанной березы на траве неподвижно лежала девушка в синей форменной юбке и гимнастерке. На вид ей можно было дать лет двадцать: обычное милое лицо, выбившиеся в беспорядке из-под берета густые черные волосы. Казалось, она спала, но земля под каблуками тяжелых армейских сапог была разрыта, разворочена, словно девушка билась и скребла ногами.