Фридрих Клингер - Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад

— Браво! — кричали дьяволы. — Вот это — истинный патриот! Лови его на слове, сатана!

— Продолжай, доктор, — улыбнулся сатана. — Ты не будешь Сидеть в огненном шаре вместе с монахом. Мы никогда не слыхали о правах народа, зато очень много знаем о кулачном праве {29} .

Д о к т о р: Да, это великолепная привилегия дворянства, в настоящее время, к сожалению, уже несколько утратившая свою силу.

Дьяволы завыли и зашипели.

Д о к т о р: Можете сколько угодно ржать и строить мне рожи. Милостивое внимание сатаны, его благосклонная улыбка сводят на нет ваши насмешки. Не забывайте, что в Германии доктор юридических наук — большая персона. Он становится дворянином, как только получит диплом. Этот диплом, так же как и дворянство, дает ему право драть с народа семь шкур. Если дворянин пользуется у нас кулачным правом своих рук, то ученый имеет еще более опасное кулачное право ума. И он использует его без малейшей опасности для своей высокой особы; те самые законы, которые он для других толкует как ему угодно, служат ему щитом против любых нападений, направленных на его мудрую грудь. Отсюда вы сразу видите, какое это великое дело — ученость.

С а т а н а: Этот малый говорит как настоящий человек, он мне нравится. Левиафан, ожидал ли ты такого от немца? Да здравствует Германия, и пусть процветают в ней еще многие подобные тебе! Да здравствует феодальная система!

— Да здравствует Германия! Да здравствует феодальная система! — закричали дьяволы. К первому возгласу князь Левиафан, как противник Германии, не присоединился.

С а т а н а: Доктор, хочешь ты еще что-нибудь сказать?

Д о к т о р: Да, если ваше величество разрешит мне теперь ответить на некоторые обвинения князя Левиафана.

Во-первых, он сказал: будь это хотя бы горячий испанец, мстительный, коварный итальянец или сластолюбивый француз! Что же, он думает, что у нас нет характерных пороков? Пусть он посетит наши монастыри и дворы наших князей или пусть прогуляется по преисподней и спросит моих славных земляков, за что они сюда попали. Правда, по мне он судить не должен, — у меня не хватило силы стать великим и смелым грешником, но это лишь потому, что я находил для себя более выгодным разыгрывать роль добродетельного человека, да еще потому, что моя жена взяла надо мной слишком большую власть. Только поэтому мое положение среди осужденных так незавидно.

Во-вторых, князь Левиафан говорит, что мы рабски преклоняемся перед сильными мира сего и воображаем, что наши государи сделаны из лучшего материала, чем мы сами . А почему бы и нет? Разве наши государи не замечательные люди? Конечно, они не то что наш брат: они могут творить добро и зло безнаказанно. Неужели же нам не поддерживать в народе это заблуждение, благодаря которому мы, более ловкие и хитрые, можем беспрепятственно обделывать свои делишки под крылышком мудрых правителей? Уверяю вас, что табель о рангах существует везде — и на земле, и в аду, и в той стране, из которой я навеки изгнан.

В третьих, князь Левиафан говорит, что немцы считают себя героями, когда позволяют убивать себя во славу своих правителей или продавать на убой другим государям. Против первого пункта не возражаю, так как немцы ведь для того и созданы, и мы, юристы, можем это без труда доказать. А почему же князю не продавать их? Разве каждый не продает свою собственность, будь то бык или корова, лошадь, свинья или теленок? А если его страна не дает ему достаточно золота, чтобы в блеске и пышности он мог сравняться с другими князьями? Но мне стыдно так подробно говорить об этом перед столь просвещенным обществом бессмертных духов!

В-четвертых, князь Левиафан спросил его величество, донеслось ли до него из этой страны за последние столетия хоть одно слово возмущения против тирании. Что он хочет этим сказать? Мы и не знаем никакой тирании! До тех пор, пока нашим князьям дают волю, то есть пока они могут делать все, что им заблагорассудится, они самые лучшие в мире монархи. А если такой возможности нет, то, думается мне, и монархом быть не стоит. Кроме того, ведь это честь для нации — иметь государя, который все может и которому никто не смеет возражать. Да и чем немцам возмущаться? Чего им не хватает? Разве они;не одеты, разве им нечего есть? Было бы только чем заплатить! Разве их плоти недоступны и другие радости, если только они делают то, что им приказывают, а свой излишек жертвуют во имя отчизны? С уст князя сорвались даже слова драть шкуру. Что это значит? Овце дана шерсть, чтобы ее стригли, мещанину и крестьянину даны руки, чтобы они денно и нощно трудились, а ученым, духовенству, вельможам, дворянству и князьям дан ум, чтобы думать за народ, бодрствовать за него и кормиться трудами его рук. Это закон природы, милостивые государи, и весь мир устроен именно так.