Фридрих Клингер - Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад

С а т а н а: Левиафан, неужели дьяволов, как и сынов праха, должны ослеплять предрассудки? Человек, который нам нужен, может родиться в любой стране. Фауст тебе это докажет. Он — один из тех, кого природа создала для великих дел, кого она одарила жгучими страстями и наполнила духом возмущения против давних договоров человечества. Когда такой дух прорывается сквозь эту паутину, он похож на пламя, которое, чем сильнее оно бушует, тем быстрее уничтожает материю, дающую ему жизнь. Фауст — один из тех зараженных эстетизмом философов, которые хотят постигнуть воображением то, что недоступно холодному рассудку. В случае неудачи они смеются над всяким знанием и провозглашают своим божеством чувственную страсть и наслаждения. Подымись же на землю, Левиафан, скоро в Германии запылает огонь, который охватит всю Европу. Семена безумия уже пускают побеги, которые будут разрастаться и жить столетиями, ибо немец не скоро откажется от того, за что однажды взялся.

— Браво, ваше сатанинское величество! — крикнула вдруг одна из теней, более высокого ранга, в почтительном ожидании стоявшая за спиной сатаны. — И пусть скептик это запомнит. Да, за что немец однажды взялся, того он уже не бросит!

Дьяволы удивились смелости жалкой тени, но балет и изобретение Фауста привели сатану в столь благодушное настроение, что он, милостиво взглянув на тень, спросил:

— Кто ты, жалкий призрак?

— Я, всемогущий сатана, — немецкий доктор юриспруденции. Да простит мне ваше строгое величество смелость, с которой я, вопреки этикету, позволил себе протестовать против осмеяния моего отечества! И в то же время прошу вас заметить, как меня обрадовала похвала вашего величества. Я уверен, что если бы мне было милостиво дозволено выступить в защиту Германии и возразить великому и грозному князю Левиафану, то он сам вскоре избрал бы ее своим местопребыванием на земле и предпочел всем остальным странам Европы.

Сатана улыбнулся и сказал:

— Я прощаю тебе твою смелость. Взойди на подмостки и дай нам услышать все, что ты можешь сказать в защиту своего отечества. Я буду очень рад, если ты сумеешь внушить князю Левиафану расположение к немцам.

Доктор юриспруденции храбро поднялся на сцену, взглянул на присутствующих и начал:

— Прежде всего, грозные повелители ада, позвольте мне бросить общий взгляд на мудрое государственное устройство Германии. Если это, как я надеюсь, мне удастся, то я попытаюсь пункт за пунктом опровергнуть обвинения князя Левиафана. Простите мне, если красноречие мое не вполне соответствует столь высокой теме, — я еще не совсем свыкся с чадом, шумом и воплями преисподней; на земле я жил всегда в тишине княжеских покоев, за всем наблюдая, все высматривая, чтобы затем извлечь пользу из своих наблюдений. Кроме того, нелегко без трепета, да к тому же экспромтом, говорить перед таким опасным обществом, однако любовь к отечеству побеждает даже ужасы геенны. Но… только у немца! И пусть насмешники об этом помнят!

Наша возлюбленная Германия представляет собой, как известно всему миру, подлинную монархическую республику, состоящую из владений духовных и светских князей, графов, баронов и рыцарей Священной Римской империи; над ними царит в державном блеске один могучий повелитель, глава империи, которому, однако, ни один из князей не повинуется, так как каждый из них хочет быть самодержцем, разве только нужда или надежда обогатиться за счет кого-нибудь из соседей может привести их к покорности. О какой же еще стране можно сказать что-либо подобное? Смело называю весь ад и всех великих мыслителей, обитающих в его бесконечных просторах, — пусть укажут мне, где существует более возвышенный государственный строй! Вы, насмешники, пытающиеся смутить меня гримасами, попробуйте лучше изучить конституцию Германии, и вы увидите, что это задача, немыслимая даже для дьявола. Впрочем, ваш труд будет вознагражден сторицей. Скажите мне, где еще на земле в таком же блеске, как в Германии, процветает феодальная система [4], этот поразительный шедевр насилия и человеческого разума? Где еще она сохранилась в такой чистоте и в таком совершенном виде, как в Германии? Поэтому на земле и нет государства более счастливого, чем мое дорогое отечество. С одной стороны — права государя и господина, а с другой — повиновение и покорность, как тому и следует быть. Прежде я читал много книг о других конституциях, но они ничего не стоят. Они написаны тысячелетия тому назад, когда государственные люди были еще столь наивны, что без умолку болтали о народе и его правах. Я просто не понимаю, как древние, которые во многом другом показали себя людьми достаточно разумными, могли говорить такой вздор по этому поводу. Слепцы! Правда, они не имели еще понятия о феодальной системе, и народы, которых они называли варварами, воздвигли это великолепное здание на развалинах их мира. Давно пора уничтожить эти старые книги, ибо наша конституция содержит все, что следует знать человеку. Клянусь вам, могучие князья преисподней, если в наших кодексах, где говорится о правах упомянутых высокопоставленных лиц, кто-нибудь из вас найдет хотя бы одно слово о правах сволочи, именуемой народом, можете сделать из меня горящий факел, и я буду иметь честь освещать роскошный обеденный стол его величества. Если это наказание покажется вам недостаточным, то пусть его сатанинское величество повелит мне разделить участь монаха, который изобрел порох {28} (замечу мимоходом, что он был немцем, и пусть насмешники это запомнят). Предвечный низверг его в ад, — ведь вместо того, чтобы молиться о сохранении жизни своих братьев, он трудился над изобретением средства для их уничтожения. Итак, повторяю: если вы найдете такой закон о правах народа, то пусть его величество прикажет посадить меня в пылающий шар, где уже сидит вышеупомянутый монах, и да играют властители и вельможи ада, сколько им будет угодно, этим шаром в мяч. За время своего пребывания при немецких дворах я привык быть игрушкой.