Константин Радов - Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4.

В пятьдесят лет смотришь на женщин с иным чувством, нежели в двадцать. Или даже в тридцать. Полюбит — хорошо. Нет — не беда: в жизни найдется множество других занятий. Буйное пламя страсти обращается для человека семейного ровным теплом домашнего очага, для закоренелого холостяка — чередой бивуачных костров, которые ночь горят, а поутру остывающий пепел становится добычей ветра.

Но леди Феодосия любого мужчину, в коем еще теплится искра жизни, могла воспламенить, как пылкого юношу. Сохранившая девическую гибкость фигура не позволяла заподозрить в ней мать целого выводка ребятишек, от задерганного гувернерами десятилетнего Джона до крошки Елизаветы, посапывающей на руках у кормилицы. Взор, прежде живой и трепетный, обрел королевское спокойствие и властность. Великое дело — порода! Семисотлетнее дворянство сквозило в каждом ее жесте, в каждом шаге: не важностью и спесью, а естественностью и благородной простотой.

Переговоры о поставках принял на себя Джозеф Гаскойн — джентльмен со странностями, родной брат леди. Я искренне был ему признателен за ослиное упрямство в стремлении сбить цену на мой товар: любая затяжка работала на меня, позволяя дневать и… Нет, пока еще только дневать в изящном гринвичском особняке, угощая хозяев живописными рассказами о богатствах Уральских гор, о свирепом непредсказуемом нраве реки Чусовой, о волжских разбойниках, о суровости климата и тысяче других причин, не позволяющих уступить ни пенни. Десять лет назад компания Кроули послужила мне мостиком на европейские рынки: теперь ее доля в обороте уменьшалась год от года. Полосовое железо все больше уступало в русском вывозе луженой и простой жести, гвоздевому прутку и готовым гвоздям, рубленой и вязаной стали. Дело клонилось к моему превращению из поставщика в соперника, вначале по второстепенным позициям.

Убедившись в неуступчивости партнера, красавица пустила в ход самое сильное оружие. Покажите мне человека, способного отказать такой женщине, когда она желает его очаровать! Приватный ужин в домашнем кругу означал недвусмысленный шаг к сближению. Британская чопорность уступила место теплой фамилиарности, присущей скорее французским нравам. Мы беседовали, как старые друзья.

— Дорогой граф; сочувствую вашему желанию оставить все, как при Джоне, но ситуация в торговле железом изменилась в неблагоприятную сторону…

— My fair lady, вы превратно поняли мои намерения: попытка сохранить прежнее была бы верхом неразумия. Напротив, надо двигаться вперед — к более тесным связям. Почему бы не провести обмен активами, который сделает нас с вами полноценными совладельцами обеих компаний?

— Cher Alexander, дело Кроули — не акционерное, а семейное…

— Ничего не имею против. А вы считаете это препятствие непреодолимым?

Вдова взглянула, с долей удивления, мне в глаза и на секунду смутилась, убедившись в подлинном смысле сделанного предложения. Но быстро овладела собой и обещала обдумать сию проблему на досуге. Остаток вечера был занят беседой о пустяках, в коей интонации и улыбки значили больше, чем слова. Примерно через неделю представился случай напомнить об этом вопросе — леди Феодосия объявила, что намерена посвятить оставшуюся часть жизни благотворительности и воспитанию детей. Обычное дамское лицемерие: по сути, предложение мужчине усилить напор. Когда я так и поступил — наш tet-a-tet нарушила нянька; леди ускользнула на ее зов, зато появился братец Джозеф и непринужденно перевел беседу на коммерческие предметы.

Теперь пришел мой черед задуматься. Предложенные условия (не приходилось сомневаться, что брат с сестрой действуют согласованно) означали, по сути, передачу Тайболы в чужие руки — без надлежащего эквивалента, если не считать оным бывшие в употреблении женские прелести. Ничто так не охлаждает нежные чувства, как откровенная корысть.

Разумеется, в Лондоне я занимался не одними только ухаживаниями за прекрасной вдовой. Переоформление собственности на подставных лиц, дабы английские власти не имели законной возможности меня прижать, обновление тайных и явных связей с полезными людьми, экзаменация обучающихся на мой кошт юношей, — дел было много. Для умных разговоров и отдохновения ездил к Болингброку в новое имение, милях в пятнадцати к западу от столицы. И вот однажды, вернувшись от сэра Генри и все еще пребывая в философском настроении, получил от привратника записку, переданную в мое отсутствие незнакомцем. Она гласила: «Сын Атрея в опасности».