Ромуальдас Неймантас - По следам солнечного камня

— Никому не отворяй и не откликайся!

Вернувшись, Номеда велела открыть наружные двери.

Вошли стражники. Их предводителем был один из всадников, друг семьи Номеды.

Он поклонился и учтиво произнес:

— Уважаемая! У нас имеются сведения, что преступник, которого мы разыскиваем, находится в вашем доме.

Номеда с безразличием оглянула пришедших:

— Какой человек? Вам известно, что я еще не замужем, а мой отец в отсутствии. Кто же может находиться у меня так рано?

Стражники беспокойно зашевелились.

Всадник, понимая, что Номеда, даже если ей что-нибудь известно, никого не выдаст, чтобы не навлечь на свой дом позор и гибель, решил выполнить свое задание с честью:

— Вот знак. Мы просим дать нам возможность осмотреть дом, опросить рабов.

— О! Да! Да! Пусть стражники осмотрят дом… если вы не верите моему честному слову! Однако опрашивать рабов я не позволю. Это было бы нарушением закона о правах граждан! Тогда нужно было бы опросить и стены!

Номеда была знакома с Римским сводом законов, поэтому всаднику не оставалось ничего иного, как уступить и удовлетвориться осмотром дома.

Как и следовало ожидать, стражники никого не обнаружили, хотя мятая постель на ложе в малой гостиной опытному всаднику неоспоримо говорила о том, что здесь недавно кто-то лежал. Однако начальник караула ничего не сказал. Отец Номеды — один из самых богатых людей империи. Еще неизвестно, чем все это кончится. Зачем напрасно совать пальцы промеж дверей… Он задержался в комнате Айстиса чуть дольше, глазами показал на ложе, чтобы Номеда увидела и запомнила этот взгляд, и, не проронив ни слова, поклонился и вышел.

После того как стража покинула усадьбу, Номеда спустилась к Айстису:

— Они ушли, однако мне кажется, их начальник понял, что ты находишься у меня… Ты должен бежать!

— А наши планы?

Номеда махнула рукой:

— Если ты хочешь остаться в живых и сохранить мою честь, тебе придется некоторое время пробыть в укрытии. В противном случае тебя убьют! Этого добивается Лукул. Тем более что ты действительно сразил его слугу!

В полночь она снова пришла к нему с одеждой римского легионера в руках и помогла надеть кольчугу.

— Тебя проводят на корабль. Он немедленно отвезет тебя на Черный Берег. Там у моего отца много ферм. В порту ты предъявишь этот знак, и тебе все подчинятся. Как… нашему поверенному…

Номеда взяла массивное золотое кольцо с плоским камнем и надела его на палец Айстиса.

— Так нужно! А теперь ступай! Жди меня на Черном Берегу. Я приплыву через две декады! Полагаю, за это время все утихнет, и ты сможешь вернуться…

Айстис встревожился:

— А если нет?

Номеда вздохнула:

— А если нет, я останусь на Черном Берегу… Если ты этого пожелаешь… Если ты захочешь меня огорчить, тогда корабль, на котором твой сородич Гудрис поплывет в Фехтию, по пути в Карфаген зайдет за тобой… Ступай… Дорога каждая секунда! Нет, погоди! Дай честное слово, что будешь ждать меня на Черном Берегу! Я не хочу, не желаю, чтобы ты уехал! Я чувствую, что это наша последняя встреча… О, великая Исида, почему ты так мучаешь меня?

Утихли волны, бушевавшие несколько дней. Порванный в клочья, повис над волнами, а затем осел и исчез белесый туман. Вода приняла зеленовато-синий оттенок, а вдали сливалась с голубизной неба.

Корабль мчался на полных парусах, словно на крыльях. На верхней палубе было спокойно. Моряки, свободные от службы, легли отдохнуть. Утихли и рабы-гребцы, цепями прикованные к скамьям на нижней палубе. Не слышно было ударов плетью по голым спинам. Умолкли проклятья и стоны.

Молодой легионер, стоя на верхней палубе, рядом с капитанским мостиком, с удивлением вглядывался в морскую гладь. Ему никак не верилось, что море может быть таким спокойным и синим! Его поражало все: мерцающий небосклон, рыбы, выпрыгивающие из глубины, будто стаи птиц, пролетающие над поверхностью моря и вновь ныряющие в воду, паруса, трепещущие над головой…

Ночное бегство из Рима, долгая тряска в крытой подводе, незнакомые люди в порту, легкий корабль, качавшийся на волнах у дальней набережной, — все слилось воедино. Порой казалось, что ничего этого и не было, что все — только сон.