Евгений Богданов - Черный соболь

Еване при свете очага шьет себе саву – меховую шапочку. Сава почти готова. Спереди по краю она обшита пушистым собольком. Еване старательно привязывает на тонкие кожаные ремешки к той части савы, которая опустится на плечи и за спину, бронзовые кольца, медные пластинки овальной, ромбовидной, прямоугольной формы. Девушка шьет праздничную саву.

Гурий, полулежа на оленьей шкуре, молча наблюдает за ней.

Аверьян завернулся с головой в меховое одеяло и спит богатырским сном. Завтра они с Тосаной поедут в ненецкое стойбище, в тундру, менять товары холмогорцев на меха. Тосана уже побывал у знакомых оленеводов и охотников, те пожелали видеть «русского купца из Холмогор» и, быть может, приобрести то, что им надо.

Тосана старательно скоблит ножом свое изделие и мотает головой, словно отгоняя назойливых комаров.

– Однако поздно, а спать не хочу. Отчего? – он оборачивается к Еване. Та пожимает плечами, чуть улыбаясь. Гурий смотрит на ее яркие губы, на ямочки возле них. На чистом лице девушки пляшут отблески пламени. Все это: и чум, и очаг, и тишина, и хозяева в непривычных взгляду Гурия одеждах – кажется сказкой. В груди у паренька появляется какое-то незнакомое, неведомое доселе теплое чувство.

– Годы, верно? – ответил Тосана на свой вопрос тоже вопросом.

Утром, едва рассвело, Аверьян с Тосаной умчались на оленях в тундру. День был ветреный, облачный, без снегопада. Ветер тянул по сугробам длинные хвосты поземки, мороз отпустил, и было не так холодно, как в предыдущие дни.

Аверьян велел сыну возвращаться в зимовье. Гурий, проводив отца, медленно очистил с лыж налипший снег, надел их, но уходить не спешил. Он все посматривал на чум, ждал Еване.

Она наконец вышла и направилась к нему, неся лыжи. Еване помнила некоторые русские слова:

– Ты уходишь, Гур? – спросила она, старательно выговаривая каждый слог.

– Отец велел возвращаться в зимовье.

– Я тебя немного буду про-во-жать…

Она надела лыжи и побежала вперед. Гурий пошел следом. Однако догнать девушку было не так-то легко: она бежала быстро, бесшумно. Маленькие резвые ноги в мохнатых пимах так и мелькали. Гурий был тяжеловат, не так ловок, лыжи у него проваливались в снег, хотя и были широкими. Еване, забежав далеко вперед, крикнула:

– Луца note 40ходит тихо, как беременная важенка! Гурий, досадуя на себя за свою неловкость, пошел вперед широкими сильными шагами и стал догонять девушку. А она опять начала ускользать от него и вдруг куда-то пропала… Часто дыша, Гурий остановился. Лыжня Еване вела в сторону от прямого пути. Гурий тоже повернул в сторону и опять пошел быстро, сколько хватало сил. Но лыжня тянулась, а девушки не было видно. «Что за черт! Не могла же она в воду кануть!» – подумал он. Лыжня снова вывела его на оленью тропу, по которой ехали от зимовья. Еване нигде не было видно.

Гурий остановился, озираясь по сторонам, но лес был пуст. Красивая исчезла. Гурий закричал во всю мочь:

– Еване-е-е!

– Зачем так громко? Еване – вот, – услышал он голос позади. Обернулся – Еване чуть не наступала ему на пятки.

– Ты, как колдунья, куда-то пропадаешь, – сказал Гурий. Она не поняла, и он добавил: – Ты – шаман!

– Я – шаман? – Еване расхохоталась. – Какой я шаман? Шаманы бывают старые, страшные… Я – шаман… Нет, просто тебе за мной не угнаться.

Гурий приблизился к ней вплотную. Девушка перестала смеяться, посмотрела на него в упор. Но глаза ее в продолговатом разрезе век, черные, блестящие, продолжали искриться смешинками. На ней была надета сава – шапочка, которую она шила вечером. Круглое белое лицо, чистое, как свежий снег, в обрамлении собольего меха выглядело очень привлекательным. Белый воротник, расшитая паница, красивые пимы – все сидело на ней ладно, ловко.

– До-сви-данья, – сняв варежку, Еване протянула ему руку.

Гурий развел руками, хотел обнять ее, но она, пригнувшись, ускользнула и побежала обратно к чуму. Остановилась, еще раз сказала:

– До-сви-данья! – и помахала рукой.

Вскоре она скрылась за поворотом. Гурий, постояв, нехотя пошел в другую сторону, к зимовью.

– Увертлива, как рыба в воде, – пробормотал он. – Никак не дается в руки.

– Солнце, солнце! – закричал Герасим, открыв дверь избы. Все повскакали с мест и выбежали на улицу. Герасим стоял, повернувшись к востоку. Над голыми лиственницами, над колючими зубчатыми елями медленно всходил тускловатый, но сказочно огромный красный диск солнца. Холмогорцы за зиму так привыкли к полярной сумеречности, что, увидев даже такое тускловатое, не очень яркое солнце, щурились и отводили взгляды. Глаза, привыкшие высматривать в синеватой полутьме звериные следы и запорошенные снегом самодельные ловушки, заслезились от света.