Милий Езерский: Марий и Сулла. Книга третья

Митридат вспыхнул и стал рассказывать о своих прежних победах, о народах, жизнь которых он хотел улучшить, но Сулла прервал его:

— Царь, я слышал о твоем красноречии и вижу, что оно не преувеличено. Но самые красивые слова — ничто перед действительным положением. Ты виноват во многом: бесчисленные козни против Рима, резня ста тысяч римских граждан — разве этого мало?.. Так ответь жжем не, царь, чистосердечно — да или нет?

— Да, — медленно выговорил Митридат, и в его прищуренных глазах мелькнула насмешка.

— Верю царскому слову, — поклонился Сулла и пожал протянутую руку. — Прикажи, великий царь, вывести двух изгнанников: Ариобарзана и Никомеда…

Гордый потомок Ахеменидов исполнил просьбу Суллы, и когда оба царя приблизились, он вежливо поклонился Никомеду, а к Ариобарзану повернулся спиною.

— Он не рожден в пурпуре, — сказал Митридат Сулле, — это не царь, а раб.

— Я беру их и полагаюсь на твое слово. Митридат, — кивнул и молча пошел рядом с Суллою.

Хотя разговор не был скреплен подписями, Сулла не сомневался, что Митридат выполнит все условия.

На другой день царь выдал семьдесят кораблей и отплыл в Понт. С ним уезжали греки, его приверженцы, предпочитая гостеприимство побежденного, чем сомнительную милость победителя.

Стоя на морском берегу, легионарии плакали от бешенства, видя, что Митридат, смертельный враг Рима, уплывает от них. Они ругались, проклиная понтийского царя, а Сулла спокойно стоял, опершись на меч, и в его глазах было удовлетворение.

— Что вы кричите и возмущаетесь? — воскликнул он. — Эта земля — не Италия, эти волны не смывают берегов родины, и разве вы не хотите вернуться к своим ларам, обнять близких, зажить спокойной жизнью, охраняя своего императора?

Узнав, что Фимбрия, оставленный войсками, бросился на меч в пергамском храме Эскулапа, Сулла вернул Вифинию Никомеду, а Каппадокию — Ариобарзану и отменил в азиатской провинции свободу рабов и уничтожение долгов, дарованные Митридатом.

Возмущенные города восстали, и Сулла жестоко подавлял бунтовщиков. Осада городов, взятие их приступом, грабежи, продажа жителей в рабство — всё это стало обыденным явлением. Затем последовали кровавые суды в Эфесе, казни «каппадокийских сторонников. [2] Приверженцы Митридата. А пираты грабили азиатское побережье, и Сулла не препятствовал им.

Римское войско зимовало в цветущих городах, пьянствуя и развратничая. Каждый воин, живший у горожаина, получал от него ежедневно шестнадцать драхм, обед для себя и своих приглашенных, а центурион — пятьдесят драхм и две одежды: домашнюю и выходную. Население роптало, но воля императора была законом.

Сулла вел прежний образ жизни: устраивал пирушки, имел десятки любовниц. Базилл и Хризогон, любимцы проконсула, рыскали по городам, выискивая ему юных и красивых гречанок. А сам император жил в Эфесе, и его высокую фигуру часто можно было видеть на улицах.

За ним следовали два-три легата, зорко охраняя его от возможного покушения (ненависть к императору увеличивалась с каждым днем), но Сулла, уверенный в своем счастливом будущем, казалось, никого не боялся.

Однажды он созвал нотаблей азиатских городов. Простас был ярко освещен. На столах красовались цветы. После речи проконсула ожидалось пиршество.

Когда Сулла вышел из таламоса, нотабли встали и низко поклонились. Император приветливо кивнул и сказал:

— Я созвал вас, начальники, по важному делу. Рим, в своем бесконечном милосердии, соглашается помиловать мятежные города на следующих условиях: немедленная уплата запоздалой дани за четыре года, общая пеня в двадцать тысяч талантов в покрытие расходов по войне и упорядочению провинции, а для того, чтобы облегчить взимание дани, я разделил провинцию на сорок четыре округа, по источникам дохода…

Нотабли молчали, только один из них, старик, осмелился возразить:

— Император, Азия не выдержит такой дани… Города принуждены будут искать помощи у ростовщиков или отдать в залог театры, гимназии, портовые права… Народ обнищает… Сжалься, император!

— Нет, — твердо ответил Сулла. — Вы поддерживали Митридата и заслужили наказание. Никто не посмеет сказать, что я несправедлив. Разве я не даровал нескольким городам свободу, не назвал жителей их «друзьями и союзниками римского народа»? Разве Илион не поднят из пепла и Родос не получил земель и данников? Сторонники Рима не ропщут, а радуются вместе с нами! А ты, старик, — обратился он к нотаблю, — позаботься лучше о своевременном внесении дани, иначе — клянусь богами — тебе придется подумать об уплате мелкой монеты Харону!