Наталья Иртенина - Царь-гора

— Но вообще я более склонен думать, что это призраки Гражданской войны, которых вывел тут Бернгарт. Не слыхали о таком? Хотя, дело, конечно, не в нем. Это у нас, у русских, такая игра — друг дружку по лбу лупить в поисках истины. В нас за сто лет накрепко вбили психологию гражданской войны. У русского не может быть много истин — если их больше одной, он от них болеет и звереет. Ему одна-единственная нужна, абсолютная. И кто сказал, что такой нет на свете? Кто измерял истины циркулем и сказал, что они все равны? А некоторые к тому же равнее остальных…

— Кто? — Скелет отвлекся от дороги.

— Я-то знаю кто. Только не скажу.

— Ну и гад.

— Ладно. Пускай. Я вот что хочу сказать. Предположим, до 17‑го года у нас была историческая миссия, которую опытным путем выводили из единственной, всеми принятой истины. Назовем ее условно «бремя русского человека». Хорошо мы это бремя на себе волокли или плохо, неважно. Наверно, все хуже тащили, спотыкаться начали. И вот из милосердия у нас это бремя забрали, сказали: отдохни немножко, погуляй, пока не надоест.

— Кто сказал? — спросил Скелет.

— Предположим, Бог. И с тех пор мы гуляем. Русская гулянка, как известно, широка и тяжела последствиями. Но мы к этому привычные. Пока гуляли, на нас сперва другой груз навесили, потом, в 91‑м году, мы и этот спихнули. С тех пор опять лбами бьемся: гулять надоело, а какое историческое бремя на себя теперь взвалить, не знаем? Вам, к примеру, это известно?

— Ищи других вьючных ослов, — угрюмо ответил прямоугольный.

— Вот именно, — сказал Федор. — Это для себя мы молодцы, а для соседей по планете — вьючные ослы. Свое не везем, так будем чужое на горбу тащить, пока шкура не слезет.

— Слышь, папа римский, — бандит сзади потерял терпение, — я тебя в последний раз по-хорошему прошу — прикрой трансляцию.

Федор, помедлив, произнес:

— Ну, в общем, я сделал для вас все, что мог.

…Пещеру он нашел легко, будто раз десять тут побывал, и в этом тоже было предчувствие, снова шевельнувшее своими ложноножками. Федор, сжав зубы, перешагнул ручей и поманил за собой бандитов. Узрев дыру и заглянув внутрь, они велели ему лезть первым. Фонарь нес Скелет, луч света прыгал по сторонам, как мартышка в клетке.

Последние шаги Федор проделал в леденящем душу сомнении: на месте ли золото? Его охватила тревога, и тусклый блеск металла не сразу бросился в глаза. Зато резко ударил по натянувшимся до скрипа нервам возглас Скелета. Изумленный вскрик выбил из стен гулкое эхо и отправился дальше, в глубь горы.

— Золото!.. Золото… золото… — на разные лады бубнил Скелет, глядя во все глаза и не решаясь подступиться.

Прямоугольный шагнул к горе тускло-желтых брусков, опустился на корточки и пару минут сидел без движения. Когда ошеломленное бормотание Скелета пошло на убыль, он заявил:

— Этого мне хватит.

Федор подступил к Скелету, взял его за грудки и тряхнул:

— Где девушка, говори быстро.

— А? Какая девушка?..

Федор дал ему оплеуху.

— А… Там, в пустыне… в степи… типа виллы… Да пусти ты.

Скелет смотрел на золото. Федор оставил его и направился к выходу.

Ни о чем таком он не думал, выбираясь наружу. Но когда за спиной раздался рокочущий грохот, он сразу понял, что ждал чего-то подобного.

Вход в пещеру перестал существовать. На его месте образовался завал из каменных глыб. Ручей тоже исчез под обломками скалы, но спустя несколько минут Федор увидел тонкую струйку, пробившую себе дорогу. Только водопада больше не было.

Он попытался отвалить камни и быстро убедился, что это бессмысленно. Затем покричал немного, дожидаясь ответа из горы.

— Что голосишь, не услышат тебя.

Сильно вздрогнув, Федор обернулся. Сзади стоял беловолосый старик с долгой бородой, заткнутой за пояс. На нем была длинная ветхая рубаха, похожая на монашье рубище, а на ногах огромные лапти, подвязанные веревочками. На плече он держал вязанку хвороста.

— Бог в помощь, — одеревенело произнес Федор.

— И тебе, хороший человек, помогай Бог. Что ж ты товарищей своих бросил?

— Гусь свинье не товарищ, — с запинкой ответил он.

Длинные волосы старца шевелились от несильного ветра, и Федору казалось, что от головы его исходит белое сияние, на которое было непросто смотреть.

— И потом — в чем вы меня обвиняете, дедушка? — спросил он, отводя глаза.

— Господь с тобой, хороший человек, в чем мне тебя винить. Ты только вот о чем подумай. Когда ты шел наверх, тебя вела свобода. А когда спускался — что вело?