Евгения Яхнина - Разгневанная земля

— Тебе может показаться странным, — прервал молчание Кошут, — но с той минуты, как мы ступили на этот убогий мост, у меня пропала всякая охота вести переговоры с Фенией…

— Но отчего же?

Кошут окинул взглядом окрестность:

— Не могу определить это чувство точно. Но каждый раз, когда встречаю тупое равнодушие к возрождению нашей родины, меня душит злоба.

— Мы потому и едем в «Журавлиные поля», что Фения не наш союзник, — заметил Гуваш. — Мало сказать — равнодушен! Этот мадьяр, пожалуй, деятельно мешает развитию Венгрии.

— Да разве один он! Подумать только, граф Сечени, тот самый «великий мадьяр», который первый заговорил в Государственном собрании на венгерском языке и добился его утверждения в качестве официального языка национального собрания, Сечени, инициатор создания Общества защиты венгерской промышленности, теперь пугается всякого новшества, связанного с мадьяризацией. А ведь когда-то я поклонялся этому человеку, верил в него…

Это была правда. В недавнем прошлом союзники, Кошут и Сечени теперь резко разошлись во взглядах. Кошут имел мужество сказать аристократам: «Я буду действовать с вами вместе и с вашей помощью, если вы на это пойдёте. Но, если понадобится, я пойду против вас!» Сечени принял это как вызов. В своей газете он предупреждал Кошута: «Опасность, самая страшна опасность таится в демократии. Ваше оружие — воображение и гнев, но они говорят больше сердцу, чем голове. Остерегайтесь! Политика чувств ввергает умы в заблуждение и приводит к гражданской войне».

Гуваш первый нарушил молчание, хлопнув задумавшегося Кошута по плечу:

— Лайош! Ты опять отсутствуешь… Я давно заметил, что на природе ты становишься мечтательным. На трибуне ты совсем другой! Там ты собранный, чёткий слова разящие, голос…

— … остаётся гласом вопиющего в пустыне! — с горечью докончил Кошут.

— Да с чего ты, брат, впал вдруг в меланхолию! Как можно утверждать, что твои выступления проходят бесследно! Твои крылатые слова передаются из уст в уста по всей Венгрии.

— Да, но как мало удалось добиться таким путём! Как медленно всё движется!

— Бог мой! Что с тобой сталось, Лайош? Час назад ты сам признал, что последнее десятилетие принесло немалые изменения. И нечего умалять свою роль. А скоро, когда ты займёшь депутатское место…

— Для этого надо ещё сперва быть избранным.

— И ты будешь избран, я в этом ни минуты не сомневаюсь. Пусть Фения и его друзья лезут из кожи вон… — Гуваш вдруг весело рассмеялся. — Я не хотел рассказывать, но, пожалуй, тебе полезно будет узнать… Ездил я недели три назад в Вену: мне надо было получить отсрочку платежа по закладной и приобрести в кредит вторую шерстобитную машину. Прихожу я к директору банка. Как водится в таких случаях, разговор начинается издалека. То да сё, каков урожай, что нового в комитате. Потом зашла речь о выборах. Тут-то он мне и намекнул, что теперь банк даёт кредиты осторожно, не зная, каков будет новый состав Государственного собрания, и недвусмысленно добавил, что я могу надеяться на отсрочку платежа лишь в том случае, если граф Фения пройдёт по нашему округу. И что же ты думаешь? Почти дословно то же повторил мне и австриец-заводчик, у которого я торговал машину. «Ну, — решил я, — они набирают голоса в пользу графа Фении. Пора и нам приниматься за дело». Граф Людвиг Баттиани находился в это время в Вене. Зная о его дружбе с тобой, я направился к нему и поделился с ним своими соображениями насчёт предвыборной кампании. Он без обиняков так и заявил: «Я не пожалею, если это понадобится, своего состояния, чтобы провести Лайоша Кошута в депутаты!» — «Что вы, ваше сиятельство, — сказал я в ответ, — пусть разоряется Фения, он только богатой мошной может заменить отсутствие таланта, а одно острое словечко Лайоша стоит больше, чем все графские конные заводы!..» Постой, да вот, кажется, и кузнец. Наконец-то!

В самом деле, к мосту приближались трое людей: впереди шёл кучер, за ним кузнец с инструментами и его дочь, шестнадцатилетняя Каталина.

Сильные руки с набухшими венами на кистях и мускулы, проступавшие сквозь холщовую рубаху, да кожаный фартук выдавали профессию Игнаца. Угрюмый, исподлобья, взгляд, заросшее бородой лицо, отрывистая речь — таков был Игнац Не́реи, кузнец из «Журавлины полей».

Гуваш с кучером и кузнецом стали обсуждать, ка скорее помочь беде. У Кошута тем временем завязался разговор с девушкой, которая с нескрываемым любопытством разглядывала гостей. Приключение, вынудившее господ задержаться среди дороги, было неожиданным развлечением в её однообразной жизни. Щёки её от быстрой ходьбы разрумянились. Тёмные глаза блестели. Нитка ярких деревянных бус, охвативших несколько раз её шею, казалось, была подобрана под цвет алым губам.