Юрий Крутогоров - Повесть об отроке Зуеве

Никита Соколов славился химическими опытами — от него вечно пахло нашатырем. От кислот руки были в волдырях.

А Зуев? Смазать дегтем колеса — с милым нашим удовольствием. Подшить на фурах изорвавшуюся парусину — где наша большая игла? По поручению Палласа скакал в деревню, чтобы распорядиться о ночлеге. Нагонял страху на ленивых паромщиков и тугодумных сельских старост, которые никак не могли уяснить, кто же едет.

— Член трех заграничных академий. Их сиятельство!

Мужики спешили исполнить требование расторопного паренька, не переставая удивляться, что у такого сиятельного вельможи в подручных этакий малолеток. Пойми господ.

Шумский не успевает отмерять время по привычному для него календарю. Отошел январский Афанасий — ломонос, береги нос. Остались позади мартовские Герасим-грачевник и Василий-капельник. И апрельский Мартын-лисогон, и апрельская Мария-заиграй-овражки благополучно отпустили экспедицию. И июльские Мария — сильные росы и Илья-громоносный, и сентябрьский Никита-гусепролет, и ноябрьский Филипп с его заговеньем, и студеный декабрьский Никола, как незримые, но добрые духи из сказок, расстилали перед путешественным отрядом бесконечные дали, листали, как в книжице, день за днем — с морозами и базарным грачиным граем, со сверкающей капелью на потемневших ветках берез, с овражками, полными талой воды, с утренними росами на лугах, и громами в небе, и хрупкой остекленевшей гололедью в наезженных колеях почтового тракта.

Как славно в путешественной команде! Зуев готов немедля прийти на помощь, когда в том есть нужда.

Шумский толчет в ступе для своих бальзамических составов какие-то кристаллы.

— Дядь Ксень, помочь?

— Потолки, руки небось не отвалятся.

Бум, бум, бум! Пестик колотится в медной ступе, похожей на опрокинутый колокол. Толочь ради толчения — большой ли интерес? А можно в колокола ударить, и тогда пестик становится звонким языком — он поет: то тревожно, то бубенцами, залихватски. Эй, народ, на праздничное гулево: пляшут скоморохи под гусли и балалайки; качели — от земли к небу, от неба к земле; песельники в нарядных рубашках. Динь, динь, динь!

Колокол стихает. Васькина рука беспомощной плетью падает вдоль тела.

— Ты чего? — пугается Шумский.

— Говорил — не отвалится, вот и отвалилась.

— Ох, Василий. Все игра тебе, проказы. А нет того понимания, кто ты есть.

— Кто ж я есть? — Зуев опять колотит во всю мочь пестиком по опрокинутому колоколу.

— Звонарь — вот кто. Звону много, а сурьезности…

Никита Соколов смеется:

— Уделал крестный крестника.

— А ты, Никита-гусепролет, гусей не прозевай, — не остается в долгу Вася.

Усиди несколько часов кряду в кибитке!

— Разомнемся?

Вальтер отмахивается — отстань.

— Мозгами надо пораскинуть, — фырчит Никита Соколов.

Ох, сидни! Обгоняя обоз, Зуев мчится по обочине дороги. Головная карета с Палласом осталась позади. Слева — расчерченное сохами поле. То тут, то там шахматными фигурками замерли суслики. По другую сторону из огромного лога тянет горьким духом полыни. Вася дожидается, когда притащится отставший обоз. Просит егеря Палласовой кареты посидеть на облучке. Подбирая вожжи, прижимая локтем к боку ивовый прут, покрикивает на лошадей.

— Зуев, не гони. Тетрадь так и скачет на коленях, — высовывает из окошка голову Паллас.

Не позволяет большого разгону, уча своих спутников: осмотрительность и обстоятельность — главные помощники во всяком путешествии. На детские повадки школяра не обращает особого внимания. Достойное научное рвение обнаруживает солдатский сын. Чего проще — чертополох! Но именно от Василия Зуева Паллас узнал: в разных местах чертополох по-разному зовется. Где татарин, где мордвин, где басурманская трава. Растение кровь заговаривает. Стебель пригибают (Зуев высмотрел!), скручивают, шепчут: «Изведешь — отпущу, не изведешь — с корнем изживу».

«Студенты и гимназист весьма способные помощники в моих делах», — писал в Академию Паллас, и хотя крестьянские заговоры смешили, зато помогали понять русскую деревню, русского мужика.

А как блины печет этот чертеныш! Паллас в России великим охотником до блинов стал. Да и блины какие: пшеничные, ячневые, овсяные, гречишные. А с вареньем, а с жареным лучком, а со сметаною, вприхлеб с топленым молоком…

Доберутся к вечеру до постоялого двора — усталые, разбитые от тряски дорожной, аки волки проголодавшиеся.

Вальтер и Соколов с обезьяньими ужимками обхаживают Зуева. Льстивыми голосами упрашивают: