Леон Юрис - Суд королевской скамьи

Они остались вдвоем.

— Как давно вы знакомы с Шоукроссом? — спросил Эйб.

— С тех пор, как он, стал посещать вас в госпитале.

Этот голос он не мог спутать ни с каким другим.

— Саманта?

— Да, Эйб.

— Саманта...

— Мистер Шоукросс любит тебя, как сына. Он позвонил мне утром и сказал, что ты плакал. полночи. Прости, что удрала от тебя. Ну вот я и здесь. Я понимаю, что ты ужасно разочарован.

— Нет... что ты... от тебя просто глаз нельзя оторвать.

4

Расположившись на лужайке в Миднип-Хиллс, Эйб с Самантой наблюдали, как над их головами волна за волной проходят эскадрильи, направляющиеся на континент. Небо было черно от них. Грузные бомбардировщики и тучи истребителей. Они ушли к горизонту, смолк рев двигателей, и небо снова стало безмятежно голубым. Эйб задумчиво смотрел на Линстед-холл у подножия холма.

Саманту внезапно охватила дрожь. Она накинула свитер на плечи. Порыв ветерка качнул цветы и спутал ее мягкие рыжие волосы. Она в самом деле великолепно смотрелась на фоне окружающего пейзажа. Саманта выглядела так, словно родилась для езды верхом.

Госпиталь согласился предоставить ему отпуск — с тем условием, чтобы он раз в две недели приезжал на осмотр. Доктор Финчли тоже настоятельно советовал Эйбу держаться подальше от Лондона. Ему нужно было такое место, как Линстед-холл. Чтобы вокруг был вереск и запах конского навоза. Но самолеты, которые каждый день проходили у него над головой, неизменно напоминали, что война продолжается.

— Ты так задумчив, — сказала Саманта.

— Война обходится без меня, — помолчав, бросил он.

— Я понимаю, что тебя беспокоит, но ты отдал все, что мог, и, может быть, тебе не остается ничего другого, как стать писателем. Я чувствую, как тебя жжет новая книга.

— Мои руки. Они начинают болеть уже через несколько минут. Может, мне придется перенести еще одну операцию.

— Эйб, тебе когда-нибудь приходило в голову, что я могу быть твоими руками?

— Сомневаюсь, чтобы таким образом можно было бы написать книгу... я просто не знаю.

— Почему бы нам не попробовать?

Эта мысль заставила Абрахама Кэди оживиться. Сначала он испытывал неловкость, ему было трудно делить с кем-то мысли, рождающиеся в голове романиста. Но он чувствовал, что с каждым днем мышление его обретает стройность. Он научился диктовать, пока у него не иссякал поток слов.

Отпуск закончился. Эйб был отчислен из авиации. Прощальная вечеринка в офицерском клубе со старыми друзьями — и обратно в Линстед-холл писать.

Саманта стала молчаливым напарником и доверенным лицом, которому довелось присутствовать при одном из самых загадочных явлений человеческой жизни — рождении книги. Она видела, как с первыми словами он отрывался от окружающей его реальности и в одиночестве погружался в мир собственных фантазий. В этом не было никакого чуда и волшебства. Не было и следа того возвышенного вдохновения, которое, как принято считать, свойственно процессу писательского творчества. Здесь шла непрестанная борьба с самим собой, обретение выносливости, запасы которой только и определяют границу успеха. Конечно, выпадали и такие моменты, когда текст внезапно обретал естественный ритм, и, что бывало еще реже, минуты свободного полета мысли и слов на подъеме творческого вдохновения.

Но чаще всего Саманте приходилось видеть неуверенность, усталость и эмоциональное изнеможение, когда Эйбу казалось, что он полностью выдохся. После этого у него не оставалась сил даже поесть или самому раздеться.

Дэвид Шоукросс держал их под своим покровительством. Мудрый человек, который безошибочно знал, когда надо вытащить Абрахама в Лондон, чтобы ему там встряхнуться, крепко напиться. А потом, расслабившись и отдохнув, вернуться к чистому листу бумаги. Он говорил Саманте, что у Эйба и без него есть все предпосылки, чтобы в самом деле стать крупным писателем. Он знал все его недостатки как литератора и все его сильные стороны; Шоукросс говорил, что мало кто иp писателей может объективно оценить себя, ибо они слишком тщеславны для признания своих слабостей. В этом была сила Абрахама Кэди, когда он работал над своим вторым романом. Ему было двадцать с небольшим, но писал он как человек, обладавший мудростью шестидесятилетнего.

«Джаг» (таково было прозвище самолета Р-47 «Тандерболт») представлял собой простое, классически ясное повествование о человеке на войне. Героем его был генерал-майор Винсент Бертелли, представитель второго поколения уличных драчунов из итало-американской семьи. Получив офицерское звание в тридцать с небольшим, он быстро выдвинулся во время войны, в которой авиация была главным оружием. Бертелли был неутомимым и порой безжалостным командиром, готовым к тяжелым потерям во время опасных рейдов, потому что он исходил из убеждения, что «на войне как на войне».