Валентин Ежов - Горькая любовь князя Серебряного

Лесную поляну пересекал на коне Михеич. Старик был бледен, седло под ним съехало. Князь встал ему навстречу.

— Батюшка, Никита Романыч! — скатившись с коня и задыхаясь, заговорил Михеич, — Уж где я тебя не искал, и у кривого дуба, и на мельнице.

— Где она?! — перебил князь.

— А мельницы уж нет, и колдуна нет — одни головешки остались.

— Все знаю! Что случилось с Еленой Дмитриевной? Говори! Что?

— Не кори меня, — сказал мрачно Михеич. — Нечего было делать, проводил ее, батюшка, в девичий монастырь. Там и оставил. — Серебряный замер. — Я, говорит, там с недельку обожду.

Серебряный хотел что-то сказать и не мог.

— Да ты не опасайся, что она подстриглась! Сил, говорит, наберусь.

— Едем! — решительно сказал Серебряный. — Далеко монастырь?

— Верст сорок будет, да куда ж на ночь-то.

— Едем, Михеич. Передохни и поедем! Окружившие их разбойники мрачно молчали. Один сказал:

— Бросаешь нас, князь? Все зашумели.

Серебряный остановил их жестом.

— Мое слово крепко! — обратился он ко всем, — Я скоро обернусь! Беда у меня, братья, — тихо добавил он с болью и тоской. — Как вернусь, все вместе пойдем бить челом царю. Государь милостив, он нас простит!

После казни царь вновь уехал в Александрову Слободу. Вечером он сидел один в своей опочивальне.

— Зверь ты этакий, — с такими словами вошла его мамка Онуфревна, — как тебя еще земля держит, зверя плотоядного? Кровью от тебя пахнет, душегубец! — Иоанн ничего не ответил. — Погоди, погоди! Разразится гром Божий над теремом твоим, выжжет он всю твою нечистую слободу! И тебя убьет, окаянного!

Слова Онуфревны проняли его насквозь лихорадочной дрожью. Он сел на постель. Зубы его застучали.

— Ступай, Онуфревна, ступай, — Иоанн взглянул на мамку неприветливо.

— Что ты меня гнать вздумал. А ты на долготерпение-то Божие слишком не рассчитывай. На тебя и у самого у Господа терпения не станет. А Сатана-то обрадуется и войдет в тебя! — Старуха, 0 медленно передвигая ноги, удалилась.

Вдруг что-то застучало в окно. Иван Васильевич вздрогнул/ Он к чему-то прислушивался.

Молния за окном осветила всю палату. Страшный удар грома потряс опочивальню.

Иван вскочил на лежанку, встал на нее ногами, прижался спиной к расписанным изразцам, стараясь раствориться в них.

Половицы приподнялись, и из-под них выглянула чья-то окровавленная голова. А потом показался и весь призрак, это был Вяземский.

— Здрав буди, Иване! — раздался глухой голос. Царь хотел закричать, но не смог. Удары грома следовали один за другим. В трепетных, зловещих отблесках молний за Вяземские показался Федька Басманов в женском летнике, за Федькой вылез колдун. Они затеяли вокруг лежанки странный, фантастический танец. Наконец, из-под полы медленно вышел боярин Морозов, за его спиной стояли призраки, все в верной одежде..

Морозов протянул к Ивану Васильевичу руки, и все мертвецы закружились вокруг Иоанна.

— Иване, Иване! На суд, на суд! Настал последний час!

Иван громко закричал. Спальники вбежали в опочивальню. Царь, обессиленный, повалился к ним на руки.

— Последний час, — захрипел царь. — Последний час! Все в церковь! Все за мной!

Опричники, одетые в шлыки и черные рясы, несли смоляные факелы. Огни образовывали длинную цепь, и шествие потянулось змеею. Ветер раздувал рясы. Черное небо раскалывалось ослепительными крестами молний, отражающихся на белых стенах храма.

Впереди шел царь, одетый иноком, бил себя в грудь и взывал, громко рыдая:

— Боже, помилуй мя, грешнего! Помилуй мя, смрадного пса! Помилуй мою скверную голову! Упокой, Господи, души побитых мною безвинно!

У преддверия храма Иоанн упал в изнеможении.

Среди ночи раздалось пение нескольких сот голосов, и далеко слышны были звон колокольный и протяжные псалмы.

И тут ударил гром такой силы, что все замерли оглушенные. Небо разверзлось от ослепительного света, ударившего молниями в землю. Отовсюду понеслись крики ужаса, вопли людей…

И слобода, все ее дома, церкви — все запылало разом, подожженное небесным огнем.

Малюта Скуратов и другие опричники подхватили царя.

Вскоре вереница карет вырвалась из Александровой Слободы на московскую дорогу.

Серебряный и Михеич скакали, не жалея ни себя, ни коней. Лес начал, редеть, показались монастырские стены. Подъехав к ним, всадники сошли с коней и постучались.

Прошло несколько минут, послышалось бряцание ключей.

— Слава Господу Иисусу Христу! — сказал тихо Михеич.