Валентин Ежов - Горькая любовь князя Серебряного

За опричниками ехал сам царь Иван Васильевич, верхом, в большом наряде, с колчаном у седла, с золоченым луком за спиною. Венец его шишака был украшен демсусом, то есть изображением на финифти Спасителя, а по сторонам Богородицы, Иоанна Предтечи и разных святых. Черпак под ним блистал дорогими каменьями, а на шее у вороного коня болталась собачья голова.

Позади царя ехала толпа ближайших царедворцев, по три в ряд. За ними шло триста с лишком человек, осужденных на смерть. Скованные цепями, изнуренные пыткой, они с трудом передвигали ноги.

Шествие заключал многочисленный отряд конницы Когда поезд въехал в Китай-город и все войско, спешившись, разместилось у виселицы, Иоанн, не сходя с коня, осмотрел забитую народом площадь и сказал:

— Люди московские! Вы узрите ныне казни и мучения. Караю злодеев, которые хотели предать врагам государство! Плачуще, предаю телеса их терзанию, яко аз есмь судия, поставленный Господом судить народы мои!

Между тем костры под котлами и столбами запылали, а на срубы поднялись палачи.

Первым вывели боярина Дружину Андреевича Морозова.

Иоанн, в порыве раздражения, обрек было его на самые страшные муки, но вследствие общей любви москвитян к боярину он осудил его на менее жестокую смерть.

Морозов взошел на сруб, перекрестился.

— Ведаю себя чистым перед Богом и перед государем, — ответствовал он спокойно, — передаю душу мою Господу Иисусу Христу! Вдове же моей прощаю, и вольно ей выйти за кого захочет!

С этими словами Морозов еще раз перекрестился и опустил голову на плаху.

Раздался глухой удар, голова Дружины Андреевича покатилась, кровь его обагрила доски помоста.

Палачи схватили Вяземского, который от пыток почти не стоял на ногах. В глазах его читалась отрешенность, смешанная с презрением ко всему. Его подвели к большому котлу, в котором уже закипала вода. Костер тем временем разгорелся.

Старого мельника втащили на этот костер и приковали к столбу. Мельник ничего не замечал вокруг. Углубленный в самого себя, он бормотал что-то себе под нос и с видом помешательства приплясывал на костре, гремя цепями.

— Шикалу! Ликалу! — говорил он. — Слетались вороны на богатый пир. Подымайся, ветер, от мельницы! Кулла! Кулла! Разметай костер, загаси огонь!

И в самом деле ветер поднялся над площадью, он раздул подложенный под колдуна хворост, и пламя, вырвавшись сквозь сухие дрова, охватило мельника.

И в эту минуту над площадью раздались голоса:

— Блаженный идет! Смотрите! Смотрите! Блаженный идет!

Площадь затихла. Казни приостановились. Гремя веригами и железными крестами, блаженный пробирался сквозь толпу и шел прямо на Иоанна. Против обыкновения, судорога подергивала эти улыбающиеся уста, как будто с кротостью боролось другое, непривычное чувство.

— Ивашко! Ивашко! — кричал блаженный издалека. — Ивашко! Меня-то забыл! Посмотри на блаженного, — он подошел к царю, встал напротив. — Что ж не велишь казнить блаженного? Чем Вася хуже других?

— Бог с тобой! — сказал царь, достал горсть золотых. — На, Вася, помолись за меня!

Блаженный подставил обе руки, но, тотчас же отдернул их, и деньги посыпались на землю.

— Ай, ай! Жжется! — закричал он, дуя на пальцы. — Зачем ты деньги в огне раскалил? Зачем в адовом огне раскалил?.

— Ступай, Вася! Оставь нас, тебе здесь не место!

— Нет! Мое место здесь, с мучениками! Дай и мне мученический венчик! За что обижаешь меня? — юродивый вдруг засмеялся и стал пальцем показывать на Ивана. — Смотрите, смотрите! У него рога на лбу! У тебя козлиные рога выросли! И голова-то твоя стала песья!

— Прочь, сумасшедший! — закричал царь и, выхватив копье из рук ближайшего опричника, он замахнулся на юродивого.

Крик негодования раздался в толпе.

— Не тронь его! Не тронь блаженного! — крики неслись по всей площади.

Царь сделал усилие над собой и переломил свою волю. И с пеной у рта, с сверкающими очами, с поднятым копьем, он стиснул коня ногами, налетел вскачь на толпу осужденных и пронзил первого попавшего ему под руку. На бледном лице Иоанна показался румянец, на лбу надулись синие жилы.

Над лесом шумел ветер. Смеркалось.

Вокруг еле тлевшего костра сидели разбойники. Звучала заунывная песня; Она вплеталась в тревожный шум ветра..

Серебряный сидел в стороне, на сухой валежине. Он был погружен в свои невеселые думы.

— Эй, эй!.. Смотри! Кто там? Кто? — закричали голоса, — Князь, никак твой стремянный!

Серебряный поднял голову.